Приятно тебя общать

У меня получается писать всё лучше, я вижу это, пролистывая старые тетради. Я оттачиваю свою внимательность к деталям, всегда ношу с собой блокнот. Что есть истинная литература, если не большая булочка с изюмом? Булочка — плоть повествования, суть его, которая даёт организму (в данном случае, разуму) насыщение. А изюминки — это мелкие приятные детали для души, без которых булка становится пресной.

* * *

Надо сказать, с каждым днём всё лучше удается подбирать сравнения.

* * *

Завтрак. Утренние дела. Обещали прохладный, сухой и переменно-облачный день. Терракотовая рама, белые занавески, пыльно-персиковый свет и бледно-сиреневые тени за окном.

* * *

Одинокая чашка с золотым рисунком. На узор падает свет и отражается в металлическом дне раковины. Небо хмурится.

* * *

Кто-то пролил на асфальт белую краску. Я смотрю под ноги, чтобы не испачкаться. Но, похоже, она уже высохла. От пятна цепочка треугольных птичьих следов — трогательно.

* * *

Девочка с мамой. Дочка держит возле уха раскладную расчёску, будто звонит кому-то. Старшей сестре. Судя по всему, очень её любит. Сегодня везёт на наблюдения.

* * *

Ослепительный диск не поднялся и до середины иглы. Небо было ясно-голубым, с акварельными разводами. Потом вдруг поугрюмело. Теперь вот заморосило. Кажется, в небесной канцелярии главный инженер повздорил с главным дизайнером. Извечный спор рационального и творческого. Первому важнее практичность, второму — эстетика.

* * *

Расплывшееся пятно розового йогурта. Галки, которых городские власти никак не могут повывести, неуклюже выворачивают шею, щёчкой прикладываясь к земле, и быстрым языком собирают сладкую жижу.

* * *

Сейчас небо просто феерично, вычурно до неестественности. Волноподобная рябь, золотистое сияние, рассекающее чёрную иглу на две неравные части. Сквозь веки пробивающая лазурь. Вот инженер взял верх — рябь разглаживается в мутную бирюзу. А теперь, похоже, взбунтовался главный бухгалтер небесной канцелярии. Накричал на спорщиков, посбивал все настройки. Равномерная безликая серость, означающая, что на сегодня лимит изысков и технических решений исчерпан.

* * *

Похоже, бухгалтер перегнул палку. Хмурость раздробилась стремительным градом. Свет и тени то и дело меняют яркость. Серое разбавляется голубым, жёлтым, малиновым. Потом ярко-белый круг, мелькнувший было в разрыве, лопается. Цветовое безумие несколько секунд мигает, как на дискотеке, потом пропадает, обнажая тяжёлые металлические рёбра защитного купола. Я натягиваю маску и спешу домой: надеюсь, система очистки воздуха не пострадала, но кто знает? Золото отражается в крышке — и дне — нашего мира: «Сохраняйте спокойствие. Технические неполадки будут незамедлительно устранены». И отсчёт времени. Люди спешно прячутся по домам и магазинам. Я открываю дверь подъезда, а мимо с бешеной скоростью и воем проносится бригада Скайсейвера. Они летят к чёрной игле небесной канцелярии — восстанавливать настройки.

Она флегматик

Есть у нас одна девчонка, Аня. Она флегматик. Без примесей. Высший сорт. Ничто не может изменить выражения её лица.

Обычно мы собираемся с подружками вчетвером во дворе, выносим гитару. Вика неумело бренькает по струнам, Даша её пестует. Прохожие останавливаются, некоторые даже подпевают или заказывают следующую песню. Первое место в хит-параде по заявкам занимает «Мурка», но мы её играть принципиально не умеем. Иногда просят гитару «попробовать». «Да что её пробовать — обычное дерево, щепки вот в зубах застревают», — дежурно отшучиваемся мы. А Аня всё время сидит, молчит и невозмутимо семки лузгает.

Иногда она нас выручает. Эту девчонку невозможно поставить в тупик: она всегда найдёт, что сказать. Никогда не суетится, ничего не боится. Когда Вике на плечо уселся здоровенный шершень и наша гитаристка начала истошно визжать, дергаться, истерить, Аня спокойненько протянула руку и щелчком отправила насекомое в полёт по сложной траектории. Если к нам привязывается какая-нибудь пьянь и начинает назойливо набиваться в кавалеры, Аня умудряется одной-двумя фразами отрезвить нахала и отбить у него всякое желание с нами знакомиться. И продолжает методично чистить семки (для этого у неё в переднем резце есть специальная выемка). По дальности и меткости художественных плевков Анюте нет равных.

И вот однажды сидели мы, как обычно, под окнами. Лето. Часов одиннадцать вечера. Летучие мышки суматошно порхали по небу. Рыжий фонарь далеко, возле моего подъезда. Белый тоже неблизко, но его света хватало, чтобы подглядывать в песенник.

Сидели-сидели. Вика пыталась изобразить нечто трёхаккордное, но всё время лажала. Даша досадливо морщилась. Я меланхолично смотрела на луну над белым фонарём и краем уха слушала ритмичный треск лопающихся семечковых кожурок. Благодать.

И вдруг кошмарный диссонанс, визг шин, испуганный вскрик Даши. «Лузг-щёлк-тьфу» на миг прекратилось, но тут же упрямо зазвучало опять. Прямо перед нами, за шикарной клумбой толстухи тёти Нади чуть дымилась «Ока». Неестественно тихо.