Когда же открыли вторую чашу, и Джироламо увидел заключённые в ней несметные сокровища, а именно, изумруды и сапфиры, алмазы, рубины, топазы и другие самоцветные камни всякого рода, он пережил столь сильное потрясение, что чуть не умер. Заметив, до чего он подавлен и огорчён, папа обратился к нему с увещанием исповедаться, утверждая, что эта беда стряслась с ним из-за его оставшихся без исповеди грехов. Отпустив ему эти грехи, святой отец наложил на Джироламо епитимью, обязывавшую того ежедневно в течение года являться в Сенат в тот самый час, когда в нём обсуждаются тайные дела с королями и владетельными особами,, и прочитывать на ухо ему, папе Сиксту, молитву "Ave Maria". Но так как входить туда никому постороннему не дозволялось, его святейшество распорядился, чтобы при появлении Джироламо перед ним мгновенно распахивались все двери, и он мог свободно пройти к нему с таким необыкновенным почётом, что больший нельзя и придумать. Посему упомянутый Джироламо в полном молчании, с превеликою важностью, а ещё чаще с превеликою спесью шествовал к папе, поднимался на возвышение к папскому креслу и выполнял предписанное епитимьей.
Проделав это, он так же, без единого слова, тем же путём возвращался вспять и покидал Сенат. Окружающие немало дивились этому, а иностранные послы доносили своим государям, что подлинным папою является Джироламо и что в Сенате всё вершится по его воле. Из-за толков такого рода в его руки начали стекаться огромные деньги, и от христианских государей к нему поступило такое множество всевозможных даров, что в короткое время он стал баснословно богат, так что едва ли в целой Италии отыскался бы кто-нибудь богаче его. По миновании года и по истечении срока наложенной папою епитимьи Джироламо, ублаготворённый и довольный, оказался обладателем груды подарков и несметных богатств. Пожалованный дворянством в Неаполе, в Форли и во многих других городах, он сделался, будучи от рождения простолюдином, славен и знаменит, уподобившись в этом Туллу Гостилию и Давиду {228
}, которые провели своё детство пася овец, тогда как в более зрелом возрасте первый стал повелителем римского государства и удвоил его размеры, а второй - властителем царства евреев.После того как рассказанная Изабеллою сказка была доведена до конца, встал Молино и произнёс: "Синьора Изабелла, у вас не было ни малейшей нужды предварять свою сказку какими бы то ни было извинениями, ибо она заслуживает не меньших похвал, чем все рассказанные сегодняшним вечером". На это Изабелла ответила: "Синьор Антоньо, если бы я поверила в искренность ваших слов, меня бы они бесконечно обрадовали, так как эта похвала исходила бы от того, кто единодушно превозносится всеми. Но поскольку вы насмехаетесь надо мною, я так и не знаю, какова была моя сказка, и все похвалы уступаю тем из моих сестёр, кто одареннее и умнее меня". Но тут, дабы речи такого рода не продолжались и не затягивались, Синьора подала знак Изабелле не мешкать с полагающейся загадкой, и та, довольная тем, что её похвалили, прочла нижеследующее:
Итак, загадка умницы Изабеллы была ею прочитана, но, будучи тёмной и непонятной, породила самые различные истолкования. И не нашлось никого, кто бы её полностью понял. Видя это, Изабелла с весёлым и ясным лицом и с улыбкою на устах сказала: "С вашего разрешения, господа, мы разъясним оглашённую нами загадку, имеющую в виду всего лишь влюбленную незамужнюю женщину, которая была в подчинении у своего возлюбленного и которая, выйдя замуж, не желает о нём и слышать и по этой причине убеждает его, чтобы, идя по улице, он искал любви только у незамужних". Всем очень понравилось тонкое объяснение замысловатой загадки, и все в один голос его одобрили. Уже петушок - золотой гребешок возвестил приближение ясного дня, когда сиятельные господа попрощались с Синьорою, которая с приветливым и весёлым лицом пригласила их возвратиться следующим вечером в её гостеприимный приют, и все на это любезно ответили, что так и сделают.
Конец двенадцатой ночи
НОЧЬ ТРИНАДЦАТАЯ