Приятных кошмаров

– Тихо, тихо! – Маркиз замахал руками. – Выяснять семейные отношения будете потом. Хотя Анфиса Саркисовна и страдает некоторой бестолковостью, а при ее неуемной энергии и взрывном темпераменте бестолковость эта становится опасной втройне, в данном случае похищение собаки сослужило хорошую службу. Ибо я убедился, что убийство режиссера Модестова и ваша неустановленная смерть, несомненно, имеют связь. Я прав, Георгий Андреевич? Если я не прав, попытайтесь мне это доказать.

– Вы правы, – обреченно вздохнул Птичкин, – но вы-то зачем влезли в это дело?

– Это вас абсолютно не касается, – любезно улыбнулся Маркиз, – ваша задача – изложить мне толково и по возможности кратко, при каких обстоятельствах вы познакомились с режиссером Модестовым и как были связаны с ним на момент его убийства?

– Георгий тут ни при чем! – взволнованно заговорила старуха. – Модестова убила жена, это во всех газетах было!

– О господи! – вздохнули хором Маркиз и Птичкин.

– Тетя Нина! – попросил Георгий. – Завари-ка нам чаю покрепче.

Старуха, перед которой поставили ясную задачу, устремилась на кухню. Оставшись с Леней наедине, Птичкин откашлялся и довольно толково рассказал ту самую давнюю владимирскую историю, которую Лола выслушала накануне от жителя города Ломоносова Михаила Степановича Сыромятникова, фигурирующего в воспоминаниях Птичкина под именем Миша.

– Это все? – спросил Маркиз, внимательно выслушав Птичкина. – Что-то мне подсказывает, что было у этой истории продолжение.

– Разумеется, – горько усмехнулся Птичкин, – иначе мы бы с вами тут не сидели. Примерно за неделю до его убийства Модестов звонил мне. Я даже не сразу его голос по телефону узнал, потому что с того самого времени, после Владимира, мы ни разу не встречались. То есть я знал кое-что про него, знал, что он переехал в наш город, что получал какие-то престижные премии за свои постановки, но и только.

– Жена о вашем давнем знакомстве ничего не знала? – полюбопытствовал Маркиз.

– Боже упаси! – Птичкин замахал руками. – А то началось бы! «Достань билетик, познакомь с великим человеком!» А я и сам-то с ним шапочно знаком, уж он-то точно меня не вспомнит!

– Однако вспомнил же! – ввернул Маркиз.

– Да, и я, конечно, очень этому удивился. Значит, звонит он мне, ну поговорили – то да се, потом он и говорит, что, мол, был недавно на гастролях в Штатах, в Бостоне, приносят ему письмо. Написано по-русски, читает он и понимает, что письмо это от того самого Аркадия Борисовича Ланскера, с которым мы во Владимире познакомились и так весело время провели. Тот пишет, что живет в Бостоне и очень просит приехать к нему – сам, дескать, прийти не может, болен. Ну, в назначенный час приезжает за Модестовым автомобиль с шофером, и его везут в шикарный особняк. Там прислуга, все как полагается, обстановка шикарная – богатство из всех щелей прет. Я так понимаю, Модестов этот и сам не бедный был, но там, конечно, никакого сравнения. Он еще подумал, что Аркадий Борисович не иначе как миллионером заделался. Посидели они, поговорили. Аркадий-то, и верно, болен оказался. Подробностей не рассказывал, но по некоторым признакам понял Модестов, что неизлечимая болезнь и что недолго Аркадию осталось. Еще подумал, что и деньги не спасут, если что. И вот Аркадий дает ему поручение – найти нас всех троих. То есть Модестова он уже нашел, а тот должен меня найти и Мишку Сыромятникова. Модестов еще поинтересовался, зачем мы ему, Аркадию-то, понадобились? Тот и говорит, что тогда, во Владимире, мы ему жизнь спасли и он перед смертью хочет долги отдать. С умирающим спорить Модестов не решился, хоть и подумал, что мы ему жизнь не за деньги спасали, так что, мол, ничего не нужно. С другой стороны, прикинул он, что это у него вроде все есть, жизнь удачно сложилась, а может, нам двоим деньги не помешают, хоть и небольшие? Потому как что такого особенного может этот америкашка прислать? Подарок ценный какой-нибудь или денег сколько-то там, в пределах разумного. Он еще стал свою мысль развивать насчет того, чтобы выманить у Аркадия денег на новую постановку. Но пока решил этот вопрос не затрагивать. И уехал.

Вошла Нина Евграфовна, неся на подносе две синие чашки и заварочный чайничек. Она причесалась и даже слегка подкрасила губы. Выглядела она поспокойнее, во всяком случае, маниакальный огонь больше не горел в ее выцветших голубых глазах.