Приют для бездомных кактусов

Заказы шли не так густо, как раньше, но на жизнь, машину и свадьбу дочери хватало. Для души преподавал в училище, передавал навыки.

Базар снова изменился. Киоски посносили, магазины проредили. Из торговцев постоянно вытягивали то на обкладывание прилавков кафелем, то на озеленение елками, то еще на какие-то свои фантазии. Возле базара выстроили супермаркет. Базар сжимался, кряхтел, но как-то жил. Может, в будущем все будут только в супермаркеты ходить, а сейчас хоть сто супермаркетов вокруг построй, все равно на базар заглядывать будем… Хотя о базаре он теперь думал мало.

Он красиво старел. Боролся с животом, посещал бассейн. Равномерная седина, улыбка с качественными протезами. Его хриплость к старости стала казаться естественной и почти благородной.

Студенты его уважали, особенно студентки. Многие тайно влюблялись в него.

Сунбуль к их числу не относилась.

Ее пришлось добиваться, этой Сунбуль. Прилагать разнообразные усилия.

Она была самая талантливая на всем курсе. Жила в общаге. Крутила в основном с русскими парнями, на своих глядела косо.

«Сунбуль» означает гиацинт. Красивое имя, правда?

Она была его любимой ученицей; всё понимала, всё чувствовала. Ценила юмор.

Он снял ей квартиру. Покупал ей цветы, вещи, бытовую технику.

Жена по ночам выла в подушку. Он уходил спать на веранду, где было тише и прохладнее.

Особенно хорошо Сунбуль понимала глину. Несколько ее работ уже были на выставках, ими заинтересовались. С его помощью, конечно.

Была ли она похожа на Розу? Он снова вспоминал ее. Иногда казалось, что очень, хотя волосы у Сунбуль черные, коротко стриженные. А иногда вроде и нет.

И тогда снова начали ломать базар.

Он припарковал свой «Лачетти» и вышел посмотреть.

Услышал знакомое слово «реконструкция». Сплюнул в пыль.

Выгоняли лавочников, магазинщиков. Кто-то кричал, что только недавно выкупил магазин и сделал в нем ремонт. Кто-то еще что-то кричал, трудно было расслышать за скрежетом техники. С фасада сбивали мозаику, он закашлялся от пыли.

Подошел старик в чапане и ковбойской шляпе. Базарбай, сын Салима-гончара. Сам уже по возрасту не мог стоять за прилавком, но дети… Лавку их еще не разрушили, говорят, на днях придут. «Может, скажете там, наверху, защитите наш базар…» Бульбуль-ака откашлялся и сказал, что постарается. «Вас послушают!» – крикнул Базарбай, когда он уже был в машине.

Он объехал базар, вид был тяжелый. Был базар, стал – мазар…

Вечером думал, кого в верхах, из тех, кого знал, побеспокоить. Этому – неудобно… Этому – еще неудобней… Пока прикидывал, раздался звонок. Звонил помощник того, кого беспокоить было совсем неудобно. Просил срочно приехать.

Вернулся он со встречи поздно, долго снимал костюм, расстегивал рубашку, развязывал галстук, долго курил. Позвонил Сунбуль, сказал ей, что сегодня не приедет. Она что-то сонно ответила. Или притворялась, что сонно?.. Жена уже спала, похрапывая; пришлось самому разогревать шурпу.

Он получил крупный, очень крупный заказ. Сразу четыре фигуры.

Четыре огромные фигуры торговцев. По одной у каждых из ворот базара.

В плане реконструкции их не было, добавили только что. Для полной красоты должны быть еще они, воспевающие труд наших дехкан и ремесленников. Воспевающие наш базар. Понимаете? Он понимал. Сроки даем сжатые.

Шурпа докружилась в микроволновке, подсветка погасла. Он вытащил и, не чувствуя вкуса, съел несколько ложек. Отодвинул.

Утром он уже делал эскизы.

Он сидел во дворе и бессмысленно чертил карандашом по бумаге. Получались какие-то надгробные фигуры. Фигуры на надгробье базара, его базара.

Он видел план реконструкции: то ли дворец, то ли супермаркет. План сам по себе неплохой, с размахом. Если бы это только был какой-то другой, новый базар…

Сунбуль успокаивала его, массировала предплечья, даже пыталась помочь с эскизами. Одна его надежда, его смена… Он не верил нелепым слухам о ней. И что ее видели пару раз с кем-то, и про наркотики. У фигуры у западных ворот будет ее лицо, он уже решил, он так решил.

Всех торговцев согнали в закуток возле южных ворот. Многие плюнули и закрылись. Проезжая мимо базара, он отворачивал голову. Базары и мазары трогать нельзя, говорил отец. Хотя и мазар, на котором покоился прах отца, тоже недавно тронули. Все деревья вырубили, шайтаны, все тенистые деревья…

А еще отец любил говорить: «У беды – две головы».

Сунбуль сбил огромный самосвал, везший шлакоблоки на стройку. Возле самого базара сбил. Ехала с каким-то парнем, его сразу насмерть.

Бульбуль-ака бросился в больницу. В реанимацию его не пустили.

Он вернулся домой. Достал ледяными руками из-под ковра еще денег, оставил семье записку. Взял из машины рубашку Сунбуль, которую всегда возил с собой.

Через час он уже был в реанимации. Была ночь, в приоткрытое окно пели птицы, он не слышал. Натянул на себя рубашку Сунбуль и сел рядом. Она лежала неподвижная, как статуя, почти вся в гипсе.

Он осторожно прилег рядом и прижался к ней.

– Я – Сунбуль…

Вспомнив, накрыл лицо платком и провалился в тугую темноту.

Он проснулся один и в другой палате.