Приют для списанных пилотов

Часть бревен мы перетаскали на машине, самые легкие — на лошади. Помогали отцу мамин брат Кондрат Курилин и сосед Федор Мутин, которого за высокий рост на улице прозвали Каланчой. Для ребят он был чем-то вроде единицы измерения. Когда надо было что-то определить, то обычно говорили: это дяде Феде по пояс или по плечи.

В теплый летний день мы пришли из леса и увидели: отец с помощниками положил на землю оклад, ошкуренные белые бревна лежали квадратом вокруг большой ямы — будущего подполья. Мать сидела на уголке, в руках у нее спал завернутый в пеленки Саня. Рядом перекуривали мужики.

— Куда мне такой большой! — с какой-то удивленной улыбкой сказала мать.

— Пять на шесть, — довольно ответил отец. — Что мы, хуже других?

В его голосе чувствовались скрытое хвастовство и довольство собой. Дом сколотили быстро, но доделывали еще долго. Нас особенно радовал пол: ровный, строганый, белый. Мы катались по нему стрижеными головами.

Но вскоре доски начали сохнуть, появились щели, затем появился наклон. Видимо, оклад начал проседать и пол, как говорили, повело. Как мы ни старались, одна ножка у стола всегда висела в воздухе. Я страшно завидовал тем, у кого был ровный, без щелей пол. Когда стал постарше и меня начали приглашать в гости, перво-наперво я обращал внимание на качество пола.

— Ну, как живут? — спрашивали меня.

— У них ровный пол! — с завистью отвечал я. Это означало — живут хорошо.

Дом, который мы только построили, я чуть не спалил. Мы с Олегом Оводневым ходили в лес, жгли там костер. На обратном пути зашли к нам в стайку, где у отца стоял разобранный мотоцикл. От нечего делать начали бросать в бензобак горящие спички. Бак не загорался.

Рядом с нашим домом стоял набитый сеном сарай Кати Говорчуковой. Мы поспорили, кто первым попадет в щель. Я попал первым. И полыхнуло до самого неба. Спасли дом солдаты с зенитной батареи, которую за несколько месяцев до того разместили неподалеку от Релки. Пожар потушили к вечеру.

В полутьме меня разыскали под оводневскими досками. Возле ворот собралась вся улица — ждали поджигателя. Верно говорят: утопающий хватается за соломину. От страха я ухватился за доску и тащил ее до самых ворот. Мать при людях меня наказывать не стала, освободила пальцы от доски и молча повела к себе. Потеряв зрелище, толпа, точно глазковский Шарик, у которого вырвали кость, недовольно загудела. Дома меня выпороли и запретили выходить даже во двор. Старшая сестра с того дня стала называть обидным и непонятным словом «Герострат». Мне казалось, придумала специально, желая еще раз подчеркнуть: от меня в доме, как и от Кольки Лысова, одни растраты. Вскоре подошло лето, и я вновь был выпущен на улицу, где меня стали обзывать поджигателем новой войны. Пока я сидел дома, началась война в Корее и по радио с утра до ночи говорили о поджигателях новой войны. Мне было обидно вдвойне: на войну не попал, а поджигателем стал, да не соседского, а собственного дома.

Сам того не ведая, я на себе почувствовал, что такое геростратова слава. Куда ни пойдешь, на тебя все пялятся. А Шурка Мутин придумал, будто бы я перед тем, как бросить спичку, сказал Олегу:

— Давай сожжем. Катя хватится, а сена не будет!

Все беды забывались у матери на руках — погладит, пошепчет ласковые слова и все пройдет.

После пожара многие, уже всерьез, начали поговаривать: следующий претендент за решетку или в колонию — это я. К своей уличной славе Колька Лысов пришел к шестнадцати годам. Я достиг поселковой славы уже шестилетним и, поговаривали: меня ждет судьба Тарабыкина или Матани, для которых тюрьма была родным домом.

Нет, хоть я и подошел близко к опасной черте, путь мой лежал в другую сторону. Когда улица проводит служить в тот самый Порт-Артур Юрия Макарова, мы создадим свой мир, и он будет совсем не тот, куда нас, может быть, невольно подталкивали. Впрочем, улица многое и давала. От того же Кольки Лысова я впервые узнал о существовании графа Монте-Кристо. Дохлый утащил с толевой фабрики и подарил мне книгу «Робинзон Крузо».

Летом, перед школой, мать взяла меня с собой в деревню. Я впервые ехал на поезде. После ужина меня усадили на столик, и я весь вечер смотрел в окно, за которым мелькали столбы, провода, полустанки, деревни и города. На одной из станций мне на глаза попал настоящий бронепоезд, который, как я сразу догадался, шел на войну.

Я сразу же решил, что приеду домой и расскажу друзьям: «Чего там зенитки, я видел бронепоезд, а это вам самая что ни на есть тяжелая военная техника».