В Белом доме произносились речи, принимались постановления, словом, делали то, что привыкли делать, и тешили себя мыслью: вот-вот придет избавление и все будет так, как прежде, только без Ельцина. Хватались за любую новость и, не проверив как следует, сообщали с балкона людям: «Сибирский военный округ поддерживает Верховный Совет! Северный флот предупреждает: хоть один волос упадет с головы защитников Белого дома — из-под земли найдем!» И люди хватались за эти сообщения, светлели лица, площадь сотрясало громкое «ура!». А Миша Челноков, прочитав с балкона очередную телеграмму, крикнул: «Друзья, мы побеждаем!» — и от избытка чувств со слезами на глазах запел гамзатовских «Журавлей». Отсюда же, с балкона, от имени крестьян России с последним своим словом выступил мой земляк Владимир Подлужный. Его не станет буквально через несколько недель после расстрела Дома Советов. Он, как и все, верил в нашу армию…
— Ну не все же продались, остались и там люди, верные закону! — сказал он, заканчивая свое выступление.
Не побоявшись ОМОНа и власти, приехали артисты из подмосковного Фрязина. С балкона они дали для собравшихся на площади людей концерт. И на глазах у многих появились слезы. Хотелось верить, что мы вновь единый великий народ.
«У нас главное оружие — Конституция, — говорил Хасбулатов. — Я хотел бы спросить тех людей, кто совершил переворот: ну уберете парламент, но проблемы, стоящие перед страной, не уберете. Они останутся, мало того, многократно возрастут».
Сказано верно, но остается загадкой, почему после этих слов им была предпринята попытка закрыть съезд. Депутаты в ответ решили закрыть самого спикера, посчитав, что благодаря Хасбулатову Ельцин стал президентом, съезд превратился в посмешище, и был проигран последний референдум. Спикера спас Руцкой, выступив яростно в его защиту, хотя сам Руслан Имранович готов был уйти. Я понял: с этой минуты Хасбулатов отдал себя и депутатов во власть исполняющему обязанности. В чьей власти был Руцкой — своих эмоций, помощников ли — не узнает никто.
Проходил еще один день, наступал вечер, темнота заглатывала коридоры, комнаты. Казалось, она навечно становилась хозяйкой в Доме, городе, стране. Но зажигались свечи, по темноте, навстречу друг другу, выписывая по стенам замысловатые траектории, начинали плыть огоньки фонариков. Люди собирались в комнатах. От костров, что горели на площади перед Белым домом, приносили закопченные чайники, разливали в стаканы кипяток. Тихо звучали песни. А потом при зажженных свечах был проведен знаменитый самодеятельный концерт в Овальном зале Дома Советов. Читали свои стихи и пели песни Михаил Челноков, сестры Вера и Надя Бойко и Александр Мирошниченко. Валерий Михайлов исполнил собственную песню «Вера, Надежда, Любовь». Никто не подозревал, что в это время по Белому дому ходят хорошо оплачиваемые лазутчики, притворяясь своими, высматривают, вынюхивают и, спрятавшись за сейфы, передают информацию.
«Здесь спокойно, — передавали они. — В зале депутаты и сотрудники дают концерт. В коридорах дежурят люди из „Союза офицеров“…»
И совсем не за деньги на баррикадах рабочие отряды, сменяясь, несли вахту, жгли костры, кипятили воду для себя и для тех, кто остался в холодных комнатах. Все вместе — одна семья. Церковь была с теми, кто пришел к Белому дому. Верующие совершали крестные ходы. С балкона Ельцин и его окружение были преданы анафеме, а защитникам высказано пожелание многая лета.
ОМОН с желтого бронетранспортера крутил «Путану», призывал сдаваться. Николай Неласов, ставший на время нашим депутатским радиокомментатором и диктором, в ответ через репродуктор прокрутил пленку с похожим на молитву перед боем маршем Андрея Зелинского «Евразия».
На площадке возле палаток собирал всех вокруг себя пожилой гармонист, играл и пел знакомые и близкие всем советские песни. Кто кого? Тупая сила или сознание собственной правоты?
Ближе к полуночи со стороны американского посольства, вперемежку с гарью выхлопных газов БТР, начинал подступать к площади туман. Белым мраморным плечом Дом резал его на две части, превращая в огромную двуглавую гадюку. Разделившись, серая масса убыстряла ход, заглатывала цепи ОМОНа, баррикады, но, натолкнувшись на красные языки костров, холодное брюхо гнулось дугой и бесшумно уползало в темноту московских дворов и переулков.