Приказ

Восемь часов вечера. Рабочий Совет с фанатическим воодушевлением приветствовал провозглашение диктатуры. Гарами следующим образом сформулировал программу:

«Начинается период господства народа… Образован революционный правительственный совет… То, чего мы не получили от Запада, теперь мы хотим получить от Востока…»

Собираясь уезжать из министерства, Томбор сказал:

— Господа, с завтрашнего дня все министерства преобразуются в наркоматы… Тот, кто солидарен с новым режимом, завтра, как и обычно, приходит на службу. Спокойной ночи… — Повернувшись кругом, Томбор ушел. После него начали расходиться и остальные.

Здание министерства быстро пустело. Истоцки уходил вместе с Марошффи. Оба хотели пройти по улицам и посмотреть, что происходит в городе. В Буде было тихо, но в Пеште, куда они прошли по мосту, все улицы заполнены народом.

— Мне кажется, что сейчас народные массы настроены активнее, чем когда-либо, — заметил Истоцки. — В октябре такого не было.

Марошффи, не обращая внимания на двусмысленность сказанного, заметил:

— Тогда вслед за событием началась глубокая осень, — теперь — весна…

Обоих удивляло огромное количество людей на улицах. Повсюду можно было видеть ораторов, которые к чему-то призывали собравшихся, во многих местах люди пели «Марсельезу» и «Интернационал». Правда, «Марсельеза» звучала намного чаще, чем «Интернационал», и коммунисты старались научить собравшихся петь «Интернационал».

На площади Берлина какой-то оратор говорил:

— Бесхребетному буржуазному строю пришел конец, власть рабочих не пойдет на поклон к Западу, она защитит свои границы. Венгры, немцы, словаки, румыны, хорваты, рабочие и крестьяне — все честные люди сплотятся в борьбе за новую родину, в которой народ на протяжении тысячи лет жил в рабстве.

— Видишь, Альби, — тихо заметил Истоцки, обращаясь к Марошффи, — как народ воспринимает такие слова! Они, видите ли, защитят границы государства! Спрашивается, каким образом, чем и какими силами? — Немного помолчав, он добавил: — Но все же ж готов идти вместе с ними, если они способны на решительные действия.

Марошффи, слушая Истоцки, наблюдал за людьми на улице.

— А как ты себе это представляешь? — спросил Альби.

— Так, как это представляет Томбор, — не задумываясь ответил Адам. — Он человек очень умный и смотрит далеко вперед. Мне он сказал так: «Нам необходимо удержать в штате как можно больше офицеров. Если коммунистам удастся расшевелить народ и направить его в армию, тогда нам нужно быть там же. Наша задача — спасти как можно большую территорию. Необходимо поглубже укорениться в армии, оставить за собой все руководящие должности. А рано или поздно наступит момент, когда…

Истоцки не договорил фразы, но Марошффи и без этого прекрасно понял, что он хотел сказать. Точку зрения Томбора Марошффи знал хорошо. Сейчас они оба неслись по воле волн.

Вскоре начал накрапывать дождь, но поднявшийся ветер быстро разогнал тучи. Людей становилось все больше, и Марошффи казалось, что они появляются из каждой боковой улицы или переулка. Люди с воодушевлением выкрикивали какие-то лозунги, пели. Вскоре он понял, что народ переживает такие часы, которые вряд ли повторятся в жизни одного поколения. Возникал вопрос: это революция? Да, конечно, но только революция, так не похожая на все предыдущие: не льется кровь, не слышно стрельбы, толпа никого не грабит, ничего не поджигает, никого не убивает.

Марошффи, будучи человеком думающим, рассуждал вполне логично. Он мысленно сравнивал случившееся с событиями прошлого, а также с тем, что он знал о революциях вообще, и видел заметные перемены: старый режим добровольно отказался от власти, просто его принудили к этому, он оказался не способным управлять государством. Он уступил свое место другой силе, которая обязательно должна была появиться на исторической арене, а воодушевление, охватившее народные массы, на самом деле не что иное, как одобрение новой жизни.

К полуночи Марошффи и Истоцки вышли на улицу Вишегради, где спрессовалась самая плотная толпа и где выступавшие ораторы беспрерывно сменяли один другого.

Марошффи и Истоцки стояли в самых задних рядах, не в силах пробиться вперед, такой плотной была людская стена. Они видели выступающих. Ораторы, чтобы их было лучше видно, говорили из окон здания, но разобрать их слова было трудно, сюда, в последние ряды, долетали лишь обрывки фраз: из толпы все время кто-нибудь что-то выкрикивал, раздавались аплодисменты, и все это мешало слушать.

Лучше всего было слышно молодого солдата с сильным голосом. Он говорил торопливо, словно из пулемета строчил.

Истоцки толкнул Альби локтем в бок и шепнул:

— Сколько высокопарных фраз! Сколько шума! А толпа бушует… радуется…