Приход № 4 (март 2014). Великий пост

Начну с того, что нам надо строго разграничивать понятия богослужебного пения и духовной музыки. В России, в древней Руси как раз музыка и богослужебное пение четко разделялись вплоть до того, что самого слова «музыка» не было. Термин «мусикия» появился лишь в конце XVI века, а до этого существовало слово «играние» или «игра». Игра и пение сильно разнились, следы этой традиции мне удалось найти в своих фольклорных поездках в 60-е годы. Во многих местах, где сохранился старый уклад, нельзя просто попросить «спеть» песню, потому что «поют» – в церкви, а для светской музыки есть другой глагол – «играть». Если говорить о богослужебном пении, то его корни восходят к Византии, и Киевская Русь унаследовала византийское осмогласие. В православной Церкви основателем богослужебного пения считается Иоанн Дамаскин, который окончательно оформил Октоих. Конечно, не он его придумал, а скорее упорядочил. Потом влияние оказывали сербская и болгарская традиции.

Главное, что судя по письменным источникам, к XII–XIII веку сложилась самостоятельная национальная русская ветвь духовного пения, и это становится особенно ясно к XV веку, когда формируются основные виды богослужебных певческих книг, начинает формироваться система распевов. Кроме знаменного распева, это «путь» и, прежде всего, «демество». Расцвет русского богослужебного пения приходится на XVI – начало XVII века, но одновременно появляются первые признаки упадка: киноварные пометы. Национальной духовной катастрофой становится Раскол, в результате которого через пару десятков лет древнерусская певческая система пришла в совершенное забвение. К XVIII веку певческие книги и само это пение вышли из употребления, и его место заняло партесное, концертное пение, и произошла подмена богослужебного пения той самой «музыкой».

С этого момента только и можно говорить о «духовной музыке». Становятся заметны фигуры таких композиторов, как Василий Титов, Николай Дилецкий, а в середине XVIII века на арену выходят придворные капельмейстеры, которые были и оперными, и духовными композиторами одновременно: Франческо Арайя, Джузепе Сарти. Вслед за этим появляются и заметные отечественные композиторы, среди которых Дмитрий Бортнянский. Таким образом, и формируется культура духовной музыки, само существования которой в Церкви – предмет нестроения и скорее примета утраты того целостного богослужебного сознания и чувства, которое существовало еще в XVII веке, и которое с Раскола мы фактически утратили.

Если говорить о расцвете русской духовной культуры вообще и богослужебного пения в частности, то оно связано с расцветом древнерусской святости. Как известно, XV век – это золотой век русской святости, то начало, которое положил преподобный Сергий со своими учениками. Это вообще была поразительная эпоха в истории России по невиданному количеству святых, просиявших. Их деятельность привела к тому, что расцветали все духовные дисциплины: иконопись (Дионисий, макарьевская, московская иконописные школы), богословская мысль (Иосиф Волоцкий, Нил Сорский с уставом скитской жизни) – настоящий церковный цветник. На этом духовном взлете начало процветать и богослужебное пение, развились путевой распев и демественный распев, начало появляться строчное пение, многоголосье – все это великое многообразие.

На расцвет русского духовного пения и его последующий упадок нельзя смотреть изолированно и от важнейших общественно-политических событий. Раскол ведь возник не на пустом месте, и надо отдавать себе отчет в том, что смутное время было страшным периодом всеобщего упадка культуры. Не будем говорить о демографических процессах, но это время было неблагоприятно для культуры как таковой и церковной культуры в том числе. Сказались трагические последствия нестроений общественно-политических и государственных тоже. Любое явление проходит разные стадии – возрастание, расцвет и угасание. В цветении начинает заявлять о себе многообразие, а в многообразии заключается какая ошибка: что целостность начинает распадаться. Хорошо заметно, как XVII веке появляются новые распевы – греческий, болгарский, киевский, масса местных распевов. Многообразие распевов может быть замечательно с эстетической точки зрения, но с точки зрения дисциплинарной и богослужебной в нем заключается очень большая опасность, потому что теряется единый стержень, на который все наматывается. Вот например, до XVII века была только одна херувимская, только один ее напев. Да и как вообще себе можно представить, что херувимских может быть много?! Сейчас же это совершенно естественно. Но ведь херувимская этот тот духовный и евхаристический стержень, вокруг которого наматываются и крутятся все остальные космические структуры богослужения. Если мы меняем мелодию этого стержня, мы перестаем ощущать его как стержень. Херувимская Бортнянского и другие могут быть совершенно замечательными, но в результате их появления полностью теряется дисциплинарный богослужебный смысл.

Поэтому в любом расцвете есть риск того, что многообразие будет усугубляться, и в конце концов из цветения все превратится в раздробленные частички, распадающиеся в прах. Что и произошло. Получилось так, что древнерусская певческая система просто не вынесла той нагрузки многообразия, которая на нее вдруг навалилась. Плюс накопилась такая сугубо русская беда как неисправность богослужебных книг. Книги копировались рукописным способом, в результате чего накапливались ошибки, и действительно, назрела надобность в правке этих книг. Но еще хуже оказалось, когда люди пытаются исправлять ошибки по собственной воле: конечно же, государственная книжная правка была нужна, но так как она проводилась патриархом Никоном, это привело к очередной духовной катастрофе. Прежде всего, потому что это делалось с оглядкой на греческие современные образцы, совершенно игнорируя устоявшуюся русскую практику, которая нисколько уже к тому времени не была менее авторитетной. Но почему-то кромсалась именно она. По своему опыту могу сказать, что когда под водительством владыки Питирима мы в издательстве Патриархии занимались реконструкцией богослужебных книг, мне пришлось очень много дел иметь с неправильными дониконовскими книгами. Однако можно сказать, что его правка, особенно в Ирмологии, иногда преступна. Современные тексты по сравнению с дораскольническими во многом проигрывают, и даже по богословскому смыслу. Это тоже такая трагическая страница древнерусской истории.

Если сравнить древнерусскую певческую систему с каким-то могучим кораблем, потопить его не может какая-то одна причина, а нужен целый комплекс таких причин. Причины катастрофы XVII века не только смутное время: неудачная политика никоновской правки, расцвет, который немного сам себя стал душить – как видите, это был целый ряд событий. Обратите внимание, что упадок происходит не только в богослужебном пении, но и с зодчеством и с иконописью. Можно сказать, что к XVIII веку мы потеряли и национальное церковное храмовое зодчество. Осталось еще на севере деревянное зодчество, эти традиции сохранялись там вплоть до XX века, и мы видим примеры иконописи – но это уже не магистральный путь, а какие-то местные остаточные явления. Но дело даже не в этом, показателен пример преподобного Паисия Величковского, который захотел восстановить Иисусову молитву, и получилось так, что в России уже она была утеряна. Он отправляется на поиски сначала в Молдавию, потом на Афон и восстанавливает ее. Но это свидетельствует о том, что аскетические традиции были очень сильно нарушены, и конечно это не могло не повлечь за особой крушение и обвал древнерусской певческой системы.

Впрочем, все необходимое для восстановления традиции есть. Во второй половине XIX века появилась мощная медиевистическая школа. Восстанавливать утерянные обычаи стали священники Дмитрий Разумовский, Василий Металлов, Иоанн Вознесенский а также Степан Смоленский – они проделали грандиозную работу и сделали доступным знаменное пение, возродили его, можно сказать. С одной стороны, эта теоретическая база есть: и огромное количество старообрядческих азбук сейчас делаются как раз на основании трудов этих исследователей. Не надо забывать и о советской медиевистике – это Николай Успенский, и на Западе в иммиграции Иван Гарднер. Если в начале XIX века с точки зрения древних певческих традиций мы находились в пустыне, то XIX и XX век дали огромное количество медиевистических трудов, которые могут послужить пользой ищущему человеку. Бери и пользуйся! Но это так и остается такой теоретической отраслью.

Знаменный распев и та система богослужебного пения в общем-то предъявляют определенные требования к прихожанам, и эти требования неудобоносимы для современного человека. Состояние богослужебного пения во многом связано с состоянием тех людей, которые приходят в храм, и эта катастрофа, которая случилась в XVII веке, Раскол, упразднение патриаршествства и все эти реформы не прошли бесследно. Если происходят такие страшные события, нельзя думать, что есть какой-то музыкальный оазис – богослужебное пение, – который можно отдельно восстановить. Само по себе его нельзя восстановить, ведь это комплекс общецерковной жизни. Конечно, что-то делается хорошее в монастырях, где происходит какое-то подобие организованной, осознанной церковной жизни. Но на обычном приходе это очень трудно сделать.

В свое время при владыке Питириме, мы пытались восстанавливает традиции пения в храме Воскресения Словущего, где каждое воскресенье пропевалась знаменная литургия. Потом совершались подобные попытки в Покровском храме Троице-Сергиевой Лавры, в семинарском академическом храме. Был целый кружок студентов-академистов и семинаристов, которые этим интересовались, но все это происходило лишь в 80-е годы. Уже десять лет спустя, когда Церковь стала выходить из тени, все рассосалось. Сейчас есть такие очевидные очаги, где это практикуется, но откровенно говоря, как-то это не особенно прививается. А происходит это потому, что, действительно, если это систематически приводить в жизнь, то это требует совсем другого уровня духовного напряжения – психического и молитвенного. Кто сейчас по-настоящему способен на это?