Приход № 4 (март 2014). Великий пост

Мысль о надвигающемся Конце Света, полном ужасных событий и катаклизмов, всегда будоражила умы человечества. Даже в, казалось бы, благополучном с современной точки зрения XIX веке люди испытывали страх и сомнения, обращаясь к этой теме. Примером тому может послужить величественное полотно Карла Брюллова, одно из величайших сокровищ Русского музея, «Последний день Помпеи». Эта картина поражает не только своими размерами и мастерством живописца. Каждый ее образ, природа и архитектура не лишены внутреннего содержания.

Брюллов долго вынашивал замысел картины. Он заходил в мастерскую своего коллеги и на тот момент тоже пенсионера Российской Академии Художеств, живущего в римской коммуне молодых художников, Федора Брунни. Карл Павлович рассматривал эскизы и наброски и с завистью прикидывал, что у «конкурента» на полотне намечается более 60 фигур. В то время как у него даже стройного замысла нет. И тут в Риме вспомнили про извержение Везувия и про погребенный под его лавой город. Популярная опера-буфф Джованни Пачини побудила русского мастера посетить раскопки и это послужило началом создания великого шедевра.

Брюллов начинает с того, что внимательно исследует будущее место действие. Он бродит по городу, который, кажется, еще пару часов назад был живым. Художник примечает детали, не заметные обычному глазу. Вот вздыбились камни мостовой, нарушая ровную римскую кладку. Сейсмолог в этих изломах камней увидел бы следы землетрясения силой в восемь баллов. Брюллов помешает один из таких смешенных камней в центр картины. И на него налетает колесница, везущая богатую даму, спасающуюся из гибнувшего города вместе со своими младенцем и прячущую в складках одежды шкатулку с драгоценностями.

Женщина падает и разбивается о мостовую. Кони, потеряв ездока, уносятся прочь. Под ногами бегущей толпы оказывается прелестный малыш и рассыпавшиеся жемчуга. Образ упавшей женщины совсем не случаен в работе Карла Павловича. Он подглядел его в мастерской Бруни. В его картине «Поклонение Медному Змию» ровно в том же месте и в подобной же позе лежит умирающий мужчина. Это – страшный образ человека, избравшего жизнь без Бога. Все в его существе отвергает не только Божье Милосердие, несущее спасение, но и саму идею Бога в его жизни. Он умирает, как писал сам художник, «в бешенстве и богохульстве». Стоит вспомнить, что в тот период истории в русском обществе процветал нигилизм, хорошо известный нам благодаря образу тургеневского Базарова. Поэтому современники художника без труда могли распознать вложенную художником в образ умирающего мужчины мысль. Страх неминуемой смерти, которая ждет каждое существо, разъедает человека, даже такого внешне прекрасного как герой Бруни, если он живет без Бога, и действует он сильнее яда любой змеи.

Брюллов на своем полотне трактует образ упавшей женщины несколько иначе. Разбившаяся красавица являет собой Римскую империю. Во времена разрушительного извержения Везувия она находилась еще в самом расцвете, но уже не так много времени осталось до ее упадка и разрушения, когда все ее сокровища будут выброшены, рассыпаны и попраны ногами варваров.

Но после нее остается ребенок. Этот малыш, лежащий на груди своей мертвой матери, символизирует новую цивилизацию, которая еще очень слаба, ведь речь идет о конце первого века, и не может спастись и вырасти без посторонней помощи, которая придет, скорее всего, в лице христианского священника, единственного персонажа, способного оказать помощь совершенно чужим людям.

Каждая группа в «Помпее» – это своего рода «портрет» чувств, именно поэтому почти все герои, независимо от позы, повернуты к зрителю лицом. Вор, крадущий упавшие на землю драгоценности, воплощает корыстолюбие. Семья, укрывшаяся плащом, ищущая спасения в бегстве, – смятение и страх. Коленопреклоненная мать с детьми неподвижны, их вера в милосердие Бога так велика, что они не трогаются с места, отдавшись страстной молитве. Эта группа в левом углу картины являет собой первохристианскую общину, которая, как известно, была в городе Помпеи в первой трети I века. Именно над ними высится мужественная фигура христианского священника, не ведающего сомнений и боязни. Первоначально пастырь не был похож на аскета, покинувшего пустыню, чтобы прийти на помощь страждущим. Это был скорее типичный житель античного города, которого от предпочитающих гладкую кожу римлян отличала ближневосточная борода. И он – единственный персонаж в картине, который бежит не из города, а в город. В его руках факел, словно он хочет разглядеть в надвигающейся тьме тех, кому нужна помощь и поддержка. А в глубине холста мы видим представителя «официальной» религии. Языческий жрец, прихватив всевозможные предметы для совершения культовых действий и прикрыв голову плащом, убегает из города, бросив на произвол судьбы свою паству. Это – аллегория, возглашающая преимущество христианской веры над языческой.

Надо сказать, что подавляющее число образов в картине воплощает возвышенные чувства: мужество, самоотверженность, любовь. Сыновья несут на плечах старика-отца, забыв о себе, движимые лишь стремлением спасти его. (На полях стоит сказать несколько слов об этих персонажах. Облик старика был написан с известного легкоатлета Марини. При первом показе картины в залах Зимнего дворца некий Мартынов, личность в наши дни никому неизвестная, а в середине XIX века довольно значимая, поскольку он был дворцовым комендантом, высказал следующее замечание: «Для меня лучше всего старик Помпей, которого несут дети». Господин комендант был человеком не особенно образованным и попросту перепутал название города с именем, которым окрестил одного из персонажей картины. При этом надо отдать Мартынову должное, он очень правильно подметил направление взгляда зрителя, впервые увидевшего картину. Мы, действительно, сначала обращаем внимание на группу на первом плане, двух сыновей, выносящих отца из гибнущего города.). Юноша (которого принято считать историком Плинием-младшим, описавшим гибель Помпеи) уговаривает престарелую мать собрать остатки сил и попытаться спастись. Вдвоем им много труднее выйти из города и избежать гибели. И все же они не могут оставить друг друга. Юный жених, не слыша грохота и грома, отрешенный от смятенной толпы, неотрывно глядит в омертвевшее лицо невесты, хотя в следующий миг смерть может настигнуть и его. Тут горе оказывается сильнее страха собственной гибели.

Среди толпы есть одна спокойная фигура. Это художник, ловящий оттенки отражения трагедии в лицах окружающих. Брюллов, вводя собственный образ в картину, хочет показать творца как беспристрастного свидетеля исторического катаклизма.

Живописец предлагает внимательно вглядеться в лицо каждого персонажа и словно задает вопрос своим современникам и нам, привыкшим к благам цивилизации: а что будет с нами, с нашим обществом, если на наши головы обрушится какой-нибудь катаклизм? Будем ли мы заботиться о своих ближних, или, как языческий жрец, будем спасать только себя? Эта картина – напоминание о Страшном Суде и о близости смерти к каждому человеку. В ней мало надежды на спасение, зато в ней можно найти живой пример силы духа и любви.