Приходи вчера

Похоронили Федора. Даже горевать по нему некому было — никого из близких не осталось, а дальней родне вроде троюродной тетки он и при жизни не особо нужен был. Избу его заколотили. Сейчас она совсем сгнила, крыша провалилась. На крыльцо страшно ступить. Все во мху, в плесени какой-то. Но следы медвежьих когтей действительно на пороге имеются, до сих пор заметны. Если вы видели, как медведь отметки на дереве оставляет, то тоже сразу узнали бы. А плесень, я думаю, на кровавых пятнах расплодилась. Хотя, может, я выдаю ожидаемое за действительное.

Конечно, тогда в починке все взбудоражены были, с сумерками на улице не показывались, поутру сразу дверь не открывали. Охотников послали пристрелить людоеда. Но ничего починок долгое время не тревожило, а посланные охотники вернулись ни с чем. И собаки след не взяли.

Кстати, охотники побывали и на заимке, про которую Федор говорил. Туши медвежьей не нашли, шкуры не нашли. Вероятно, лесные обитатели устроили себе знатный пир, так что и следов не осталось. Или тот самый людоед полакомился собратом, утащил в свою захоронку, а потом по Фединым следам приперся в починок. Такая же странная версия, как и все остальные.

Как-то жизнь в починке стала в обычную колею входить.

Как бы жестоко это ни звучало, но погиб один Федор, остальные убытков от медвежьего визита не понесли. Может, и вправду Федя-съел-медведя насолил кому-то из распоясавшихся в то смутное время бандитов, вот они с ним и расправились? В районной милиции как раз тогда с кадрами беда была, дело то ли потеряли, то ли вообще объявили раскрытым, а охотники успокоили: если и был медведь, так теперь он ушел. Быстро все обстряпали. И сорока дней с Фединой гибели не прошло.

Та ночь вообще ничем не отличалась от других. Ни у кого ни предчувствий, ни вещих снов — никаких знаков не было. Даже когда задним числом стали вспоминать, не смогли ничего путного придумать. Неожиданно было. Потому и не заподозрили сразу. Собаки-то лаяли, не молчали. Но чисто для проформы обозначились. Так на обычного прохожего погавкают, и обратно в будку. И с Федором тогда лаяли, получается, только никто внимания не обратил, как и в этот раз.

К моим родичам тоже стучали в дверь. Батя мой, правда, глуховат, да еще храпит так, что стены трясутся. Пока мать растолкала его, пока он сообразил, чего от него требуется, да слез с кровати, да к двери подошел, там уже затихло все.

Мать говорила, что слышала, будто Трофимыч, сосед наш, просил его впустить, что-то ему срочно понадобилось отцу сказать. Мать сама почему-то испугалась, решила, пусть мужики сами разбираются. Про случай с Федором, говорит, даже не вспомнила. Просто испугалась сама открывать, и все. Хотя с Трофимычем у них всегда отношения были хорошие.

Сам сосед потом утверждал, что к нему в дом стучалась та самая тетка покойного Федора. Колотила в дверь и кричала: «Помогите! Помогите!» Домашние все всполошились, свет зажгли. Трофимыч схватил кочергу, пока запоры отпирал, голос за дверью стал из жалобного настойчивым, а потом и требовательным. И дверь тряслась так, будто не женщина кулаком стучит, а какой-то тяжеловес кувалдой таранит. Трофимыч и передумал отпирать. Струсил, ну и что? Не пожар, так и до утра дело потерпит. Так и сказал через дверь. Соседка, говорит, успокоилась и ушла. Они тогда решили: свихнулась баба, правильно, что не открыли.

Правильно, что не открыли.

А Федина тетка открыла. Вернее, ее старик. Слышали, как сказал: «Заходи, конечно!» Все в доме утверждали, что дверь открывали на стук и на человеческий голос. А за дверью стоял медведь…

Старик так опешил, что молча на спину повалился и даже дверь не захлопнул. Потом удивлялись: сам же пригласил войти! Зато жена его оказалась поумнее. Схватила ухват и стала медведю по морде колотить наотмашь. Говорит, кричу «да воскреснет Бог», и бью, и бью. Помню, как Феденьку обнаружила, думаю, не сдамся просто так! А дед с пола только матерится, совсем, видать, разум потерял от страха.

А пасть у медведя вся в кровище, шерсть слиплась, смрад от него идет отвратительный. Отмахивается лапой от ухвата, рычит, морду воротит, а не нападает, как удерживает его что. Потом на четвереньки бухнулся, развернулся и ушел. Тетка Федина дверь на замок да к своему деду — у того сердце прихватило, на следующий день от инфаркта умер.

Пьяница был в починке у нас, дед Устин. Тихий, безобидный. Все, что зарабатывал, тут же пропивал, а потом садился на дороге и жалостливо на всех проходящих смотрел. Подкармливали его, конечно, не бросали. Один он жил в избенке, некому было ему в ту ночь помочь, когда он на стук дверь открыл…

Из починка не в один момент все уехали, многим и некуда было. Мои сразу к батиной сестре переселились, потом в ее деревне дом построили и сейчас там живут. Остальные починковские — кто как.