Приходские истории: вместо проповеди (сборник)

Петре явно не хотелось продолжать тему, но Аня была слишком поражена, чтобы не расспрашивать дальше.

– Ты что, вообще не хочешь учиться?! Но почему?

– Батюшка так благословил.

– Но… ты его об этом попросила? Или он сам?

– Я ему всё объяснила, он согласился. И благословил.

– Благословил бросить – да как же так?

Кому, как не Петре, умной, талантливой, такой способной к языкам, учиться, двигаться вперед, ведь еще недавно она любила и литературу, и поэзию, и итальянский язык – страстно, переводы у нее были действительно потрясающие, и вот… И ведь самой-то Ане отец Антоний столько раз повторял, что любое дело лучше заканчивать, даже если это начинает казаться бессмысленным, – для души полезней всё же смирить себя и доделать до конца: не ради славы, не ради самоутверждения – ради Христа. А с Петрой, значит, всё по-другому? Аня глянула на подругу – и увидела вдруг: в глазах ее грусть! Выступила на миг из глубины и тут же пропала.

– Разве не понятно? – тихо, но спокойно произнесла Петра и начала разливать чай.

– Нет, – рассеянно проговорила Аня. – Конечно, нет.

Но Петра ничего и не собиралась объяснять, она уже снова молчала, потчевала ее клубничным вареньем – свежее, этого года, я сама варила, ешь побольше.

И снова Аня не знала, что и подумать: прежняя Петра никак не вязалась с Петрой – рачительной хозяйкой, умеющей вот даже и варенье сварить.

– Может быть, мне тоже уйти из универа? – растерянно спрашивала Аня.

– Уходи.

– А что я тогда буду делать?

– Чтобы откуда-то уйти, надо, чтобы было куда прийти.

– А ты, ты куда пришла?

– Сюда, – Петра повела вокруг рукой.

Показала на кухню? Или на иконы? Улыбнулась. Улыбалась она все-таки чудесно. Обычно строгое, замкнутое лицо внезапно озарялось изнутри глубоким светом и иногда неожиданным озорством. Петре было двадцать два года тогда, но в то время Аня и не догадывалась, как на самом-то деле это страшно мало, какая это ранняя молодость.

– Хочешь еще чаю?

Аня уже съела бутерброд с вареньем, печенье, Петра пила один чай, сказала, что сыта; после еды они снова помолились, поблагодарили за земные блага и попросили Господа не лишить их и Небесного Его Царствия.

– Обязательно приходи еще! И звони мне, – опять засияла Петра глазами. – Я так тебе всегда рада.

Не поверить было невозможно. Только вот почему она молчит? Может быть, она всё время про себя молится, ей не до разговоров? На правой руке у нее Аня подглядела небольшие светлые четки.

Они стали встречаться чаще, звонить друг другу и даже говорить. Аню тянуло к Петре всё неотступней – столько в ней было тайны, бездонности, а еще незнакомой ни по кому другому безоглядности. Вот уж кому не грозила участь Лотовой жены – Петра шла не оборачиваясь. Тем поразительней было в ней проявление человеческого, простого – например, она действительно явно ждала Аню с нетерпением, звала, приглашала; невероятно, но, кажется, Петра тоже нуждалась в их дружбе. И всё же чем дальше они общались, тем сильней Аня изумлялась: Петра была совершенно иной, чем те, кого она знала, Петра стояла к миру словно бы боком, глядя на него искоса, не в упор. И удивительную вела жизнь.

То было существованье подпольное, потаенное, неясно-сумеречное и, кажется, страдальческое. С прежними институтскими и школьными знакомыми (неверующими) Петра порвала, от них буквально скрывалась! По вечерам звонить ей лучше было с прозвоном – через два гудка положить трубку и снова набрать номер. Она нигде не работала, только несколько раз в неделю гуляла по утрам с соседским мальчиком и получала за это сорок рублей в месяц. Ее муж Костя возвращался домой поздно вечером – он преподавал, а потом шел в библиотеку и сидел там допоздна. «Дописывает диссер», – объясняла Петра и никогда лишний раз не вспоминала о нем.

Два раза Аня видела его в церкви: с быстрыми карими глазами, светлой, аккуратно подстриженной бородкой, подвижный, несколько нервный, но очень светский, элегантный (распахнутый черный плащ, темно-синий вязаный джемпер с уголками голубой рубашки), Костя совсем не походил на свою медлительную молчаливую жену в платочке. Они познакомились в институте, Костя был аспирантом и преподавал у первокурсницы Петры итальянскую грамматику. Ко второму курсу они поженились, а на третьем Петра бросила учебу.

Больше она не совершенствовала свой итальянский, не толковала темные метафоры сладкостильников, зато посещала праздничные и будничные службы, бывала в церкви чуть не каждый день, не ела мяса, утром не вкушала пищу до двенадцати часов, читала одни православные книги и подолгу молилась в уединении – иначе чем было объяснить игнорирование телефонных звонков, с прозвоном и без, даже когда Аня доподлинно знала, что Петра дома!

Всё было отдано Церкви, всё поставлено на карту – настоящий христианский подвиг вершился перед глазами. Как у святых отцов, как у египетских подвижников – мурашки бежали у Ани по коже. Но главное потрясение было еще впереди.

Как-то Аня и Петра ждали отца Антония после службы; первой к батюшке подошла Петра, видимо, с каким-то своим вопросом.