Приходские истории: вместо проповеди (сборник)

После службы он бывал особенно глубок, прекрасен – по-хорошему уставший человек возвращался после работы и долго сидел тихий, приходил в себя.

– Знаешь, сегодня мне досталось. Целый храм исповедников.

Потом они вместе обедали, уже никогда не пили больше, отец Антоний оживал, делался прежним, веселым, добрым, злым. Отчего-то Ане очень хотелось, чтоб все это было хотя бы слегка хоть на что-нибудь похоже… Например, это просто к ней заезжает после службы добрый старший друг – что тут такого? Но какой друг мог бы заезжать к ней так часто? Ну тогда не друг, просто священник. Но зачем он заезжает? Как кто? Как пастырь или как… друг? Она путалась и затыкала глотку этой дурной бесконечности вопросов, только почему-то никак они в ней не смолкали, никак было не унять. Да что ж такое? Да не всё ли равно, кто – друг, недруг, брат, сестра, товарищ… Как-то подло это было: вопросы не только задавались помимо ее воли, приходили сами собой и ответы, и вот оно: мужья так приходят домой, Аня! Хрипло так и противно кто-то шептал ей в уши: «Му-жья!», но, не дрогнув, посылала она все эти глупые голоса вот именно туда.

Отец Антоний наконец уловил ее смятенье и заговорил первый:

– Ты как будто меня каждый раз немного боишься… Понимаю. Я и сам боюсь. Батюшка в гости! Но знаешь, почему это?

– Почему?

Она замерла: сейчас она наконец успокоится!

– Да потому что священник – человек. Такой же, как все. Но никто не желает этого понимать. Людям, народу Божьему, – отец Антоний хмыкнул, – удобно иметь под рукой не такого же, как они, человека, а старца, пастыря! Вот его и возводят, выталкивают чуть не насильно туда, где ему совсем не место. На роль старца. А я не старец, понимаешь, и не пастырь никакой, я никто.

– Но ты же служишь, совершаешь таинства.

– Да таинства совершаю не я. Хоть ты-то меня не расстраивай. Таинства вершатся благодатью Божией. Я только инструмент. Ржавый молоток в руках Господа, – он усмехнулся печально. – Мне кажется, происходит страшная ошибка у нас в церкви, подмена. И ужасно, что никакого сопротивления этому безумному народу, который не ведает, что творит, со стороны духовенства тоже не оказывается. Батюшки, уж скажу тебе, да ты и сама это видишь, батюшки надуваются, их распирает – как же, я пастырь! Я спасаю души людей. Я – представитель церкви и, значит, право имею говорить от ее имени. Сами батюшки в это искренне верят.

– Я помню, ты писал мне, про младостарчество, да?

– Да, и это тоже. Получается страшная вещь: священство и народ разведены по разным полюсам – самодовольством одних, слепотой и безволием других. Больше всего на свете люди боятся ответственности и валят ее на плечи духовников, ни за что не хотят сами принимать решения, проявлять личную волю…

Он забыл даже про любимую свою жареную картошку с луком и, похоже, забыл, с чего начал.

– Батюшка, остывает.

– Понимаешь, никто уже не хочет видеть во мне человека. А я тоже человек, Аня, слабый и грешный. И думаешь, я не пробовал? Пробовал, сколько раз уже, пробить эту стену, стать человеком среди людей, принимал даже самые отчаянные меры – шарахаются! Нет! Только не это. Стой там, куда мы тебя поставили. Изволь оставаться недоступным, далеким пастырем, который указывает нам, как жить, куда идти. Учи нас, веди нас! Вот и учишь, – он вздыхает, встает, подходит к окну.

– Но ведь это по долгу службы?

– Кто это понимает? Думают: учит, потому что святой. А какой я святой? Ты видишь… Христиане – народ священников и, значит, все – равно достойны, все предстоят Богу, но это забыто, смазано, и – раз! Священник – сверхчеловек. А народ – тупое, забитое стадо. Это ошибка всей церкви, но никто ее не хочет, не думает исправлять…

Не убедил, не убедил, батюшка. Священство, народ, стадо, слабый, грешный – всё правильно и так смиренно. Да только мужья так приходят домой, Аня!

И для простоты Аня решила вовсе не ходить пока в их Покровскую церковь. В глубине души ей казалось: если она снова увидит его в облачении, прежним отцом Антонием, духовным наставником, то там же на месте и умрет. Хотелось еще пожить, и она отодвинула от себя все эти детские проблемы, отношения с церковью вообще как-то перестали ее занимать: она любила, любила человека – чего ж еще?

Снова Петра

Петра исчезла вскоре после Пасхи. Аня звонила – никто не подходил; возможно, ее не было в городе, и она уехала не попрощавшись, как это уже бывало.

Они столкнулись случайно – в «Хозяйственном» неподалеку от универа. Знакомая худенькая, чуть угловатая фигура, Петра взвешивала гвозди – Аня окликнула ее, Петра обернулась… Легчайшая тень досады пробежала по Петриному лицу – или почудилось? Аня купила по просьбе мамы веревку, Петра ее подождала, они вышли из магазина вместе.

– Я звоню тебе почти месяц. Ты уезжала?

– У меня были неприятности, – сухо произнесла Петра.

– Что-то случилось?

– Так…

– Ты не скажешь?

– Каждый человек имеет право говорить только то, что сочтет нужным, – отрезала она. – Кстати, завтра я уезжаю, в деревню, до октября. Счастливо.

Она вдруг развернулась и зашагала прочь. Даже не улыбнулась на прощанье, даже…