Приходские истории: вместо проповеди (сборник)

Матушка Анна с сестрами вымыли полы, почистили подсвечники так, что они сияли как солнца, расставили красные свечи, принесли из просфорни мешок еще теплых просфор. Отец Антипа привез из своего сада охапки белых роз и лилий, сестры украсили ими иконы. Запах свежеиспеченного хлеба мешался с тонким цветочным благоуханием, за окном накрапывал дождик, свежесть и сырость врывались в распахнутые окна. Сестры собрались на левом клиросе, разложили по аналоям книги, расселись по лавочкам: кто-то дремал, положив голову на плечо подруге, кто-то читал молитвослов, мать Георгия листала толстую Цветную триодь.

Первой потянулась молодежь: отец Феопрепий, нечесаный и весь в каких-то перьях, видно, опять во что-то играл, высоченный отец Доримедонт, сдержанно и стеснительно рыгавший, отец Иаков с перевязанной рукой (упал, когда слезал с дерева), всё время ежившийся отец Иегудил – постиранная к празднику ряса так и не просохла до конца. За ними вбрели сонные отец Гаврюша и инок Степаненко (две ночи подряд смотрели по видику боевики), оба озирались вокруг с явной печалью на лицах… Батюшки встали на правом клиросе, тут же начали щипаться и колоть друг друга специально захваченными щепками, но тут в храм вошла новая группа монахов с отцом Митрофаном во главе. Молодежь сразу же присмирела, подобралась, попрятала щепки в рясы и вытянулась в струну. Слух о том, что отец Митрофан, невзирая на лица, давал подзатыльники тем, кто шумел и неблагоговейно вел себя в церкви, был всем хорошо известен. Отец Митрофан оставил своих вышколенных подопечных на клиросе, а сам широким шагом вошел в алтарь.

Федя-столяр, в прошлом артист драматического театра, внес в храм деревянные с резными ножками лавки – сначала одну, потом еще две. На первую тут же тихо присела пожилая женщина в черном платке с серебристой бахромою и дамской сумочкой в руках – Федина мама. Тут прямо к ящику со свечками просеменила писательница в очках, с заплаканными глазами, и, взяв карандашик, начала писать длинную записку «О здравии»; батюшка-супермен, стоявший за прилавком, принимая записку, подмигнул ей и даже как будто что-то негромко пропел. Девушка повеселела, утерла глаза белым платочком и встала неподалеку, чтобы иногда взглядывать на развеселившего ее батюшку и укрепляться духом.

Вошла матушка Феодосия и придержала дверь, чтобы шедший за ней отец Аверкий снова не ушиб свой старческий лобик. Явились еще несколько неведомых старцев и тихим ручьем пролились в алтарь, за ними въехал в инвалидной коляске Дубовичок, вошел краснощекий Миша с веревочкой грибов через плечо и бидоном парного молока, который тут же поставил на табуретку возле кануна; туда же Миша сложил и грибы. Потом потянулись вдруг хорошие люди, батюшка-атеист, батюшка-пьяница, батюшка-клептоман… Все они шли с опущенными головами и вставали у самых дверей, не смея двинуться дальше. За ними две сестры ввели игуменью Раису, тоже какую-то понурую.

Вдруг в церковном дворе появился старичок в шляпе и сером плащике, сиявший лицом и ясной тишиною; его вели под руки какие-то люди. Батюшка был погружен в себя и вместе с тем как будто видел всё, что происходит. Его ввели в церковь, он снял шляпу, перекрестился и, поблагодарив попутчиков, тихо пошел в алтарь. Все, кто стоял в храме, замерли: будто светлая дорожка выстилалась за ним, только сестры матушки Анны на клиросе не растерялись и, быстро поднявшись с лавок, попросили у батюшки благословения. Батюшка улыбнулся, взглянул на всех, но опять каждой показалось, что именно ей он улыбнулся и на нее одну взглянул, и благословил их общим благословением, а когда сестры подняли головы, батюшки уже не было, только алтарная дверь чуть качнулась. Писательница тут же начала утирать глаза. Это был, конечно, отец Тихон. Следом пришли блаженные – Любушка, что-то неясно бормочущая и пишущая на ладони, бомж Гриша с последним томом «Поттера» под мышкой, седая молчаливая Таня, в прошлом мать троих детей.

Легко и стремительно промчался отец Николай с острова: никто и глазом моргнуть не успел, а он уже очутился в алтаре. За ним ввели маленького и крепкого отца Павла-кормильца, в очках, перевязанных веревочкой, похожего на большой лесной гриб; до амвона его довели келейница и какой-то крепкий юноша, а там уж подхватили под руки отец Митрофан и отец Артемий. Как оказались в храме второй отец Павел с Груней, никто не заметил, только и он тоже был уже в алтаре, а Груня стояла возле сестер матушки Анны.