Прихоти дьявола (СИ)

В комнате появилась до боли знакомая юношеская фигура, что ту же расплылась перед моими глазами, рассевшись, точно дым. Он вмиг стал всего лишь набором жалких фосфенов, приобретающих сложные геометрические формы, кои вмиг растворялись обратно, склеиваясь в нечто простое, незамысловатое. Мой равнодушный взгляд, пустой, как и моя душа, небрежно коснулся фигуры шехзаде, скользнув вдоль его мужественного тела. Кажется, ему скоро исполнится семнадцать лет. Может, уже исполнилось. Я потеряла счёт дней, недель, месяцев. Для меня время стало очередной загадкой, ведь именно его я не могла подчинить себе по первому зову, именно время диктовало свои правила и ставило условия. Оно меня ограничивало сильнее, чем любые мои потребности или возможности, коими я была наделена в этой осточертевшей клетке. И именно с временем мне хотелось играться, управлять им так, как нужно мне, научиться его останавливать, чтобы утопать в радостных моментах или давать себе фору на спасение в случае опасности.

— Когда уже твои волосы отрастут… Ты выглядишь отвратительно. Как ведьма.

Если бы он знал, насколько близок к правде, то умолк бы сию минуту.

Парень приблизился к моей постели, вальяжно расхаживая по комнате, как по своей собственности, что скорее являлось правдой. Он чуть изменился, его лицо стало более мужественным, черты лица обрели привычную взрослую грубость, глаза стали безразлично-чёрными, как у большинства юношей, что преодолевали черту детских грёз и желаний. Мой стеклянный взгляд и растянутая долгим безумием улыбка явно его озадачили, ведь он отшатнулся, словно я была смертельно больна, на его лице отразился весь спектр человеческого отвращения, которое он никогда не стеснялся проявлять по отношению к тем, кого в принципе не считал за людей. Я усмехнулась, обнажая некогда белые ровные зубы.

— Не знаю, что тебя так веселит, но я пришёл сюда совсем не для того, чтобы лицезреть твоё сумасшествие. Я соскучился по твоим губам, рукам и мягкому податливому телу.

Мехмед говорил с нежностью, что до последней своей капли была пропитана искусной ложью, животным желанием насладиться горячим дыханием и рельефным женским телом. Он так уповал этим, что не проходило явно и дня без мысли о женщине, которая смогла бы удовлетворить его, насытить неугомонное юношеское вожделение.

«У тебя и так достаточно женщин».

Я хотела бы выразить сейчас всё накопившееся недовольство или равнодушие, обращённое к этому тирану, но, увы, вырывались из моего рта только безобразные мычания, изуродованные накалом эмоций. Так хотелось вновь почувствовать, как с губ слетает нежное пение, восхваляющее жизнь и его нескончаемые прелести, хотелось снова ощутить радость общения с человеком, которому так любил открывать свою душу. Но теперь ты в праве общаться только мыслью, и только во снах, которые явно все поутру забудут, растеряв мои последние призрачные шансы на спасение.

Я начала мириться с мыслью о том, что здесь не так уж и плохо, что место моего заточение не такое уж и отвратительное. Я, подобно послушному дереву, склонила ветви перед воздействием злобы и жестокости, корнями крепко врастая в ненадёжный пол, что вот-вот грозился развалиться.

— Подойди ко мне.

Мотаю головой из стороны в сторону, сдерживая рвущийся наружу хохот, кой исходил из центра моего тела, примерно из окаменевшего сердца, трещины в котором излучали неуверенный жизненный свет. Оттуда лился и смех, и радость, и улыбка. Но они не имели смысла, если некого было ими награждать, и причиной для радости был день, когда я не чувствовала физической боли от розги или крупных палок. Хотя, только боль могла мне показать ту сторону реальности, в которой я каждый день коротала дни своей юности, беспощадно хороня её в своей памяти. Я не видела, как я меняюсь, но прекрасно чувствовала это: с каждым днём мой взор становился всё более потухшим и грубым, улыбка всё реже озаряла моё лицо, внутренний стержень закалялся до такой степени, что не таким страшным казался удар по лицу или выговор.

Их я училась принимать с достоинством, с вызовом, кой отчаянно кипел в воздухе, звенел в головах у тех, кто отдавал мне суровые приказы и строго наказывал в случае непослушания. Я старалась ослушиваться реже, чтобы в один момент перевернуть это место с ног на голову и небо обрушить на весь белый свет, раскрыв врата преисподней и посеяв на эти земли хаос, что сотрёт все воспоминания людей об этом месте вечной неволи.

— Ведёшь себя, как дрянная, безобразная девица. Даже не знаю, как твоя мать сумела породить на свет такое ничтожество, как ты.

Мысль о матери ударила в голову подобно молнии, а раскат грома, что собой являл безудержную злобу, ослепил меня, вскипятил остатки крови и заставил её разогнаться по венам с такой скоростью, которую я чувствовала каждой клеточкой взбудораженного организма. Кровь своим резким сильным потоком задевала нервные окончания, кои после слов Мехмеда настолько обострились, что каждое слово и прикосновение воспринимали как удар или рану, переключая моё внимание.