Прихоти дьявола (СИ)

Мотая головой из стороны в сторону, я припала губами к бархатной материи, к объемным камушкам на его одежде, оставляя на них судорожные отпечатки губ, истерзанных собственными зубами и ногтями. Но вмиг он исчез. Словно испарился, не оставив после себя ничего, кроме пряного и до боли любимого запаха.

Я знала, что он где-то рядом, стоит и наблюдает за тем, как беспомощно я протягиваю руки, прося помощи, объятий, утешения. Но почему-то он не отвечал. Казалось, он злится на меня, обижается до такой степени, что готов бросить на произвол судьбы. Но я знала, что он не такой. Я это чувствовала.

Ведь после каждого наказания всегда шло поощрение, и он мог даже не прикасаться ко мне, если я попрошу, не смея нарушать моего внутреннего покоя. Он слышал меня, просто его натура была иной, где-то чуть тоньше, нежнее, а где-то чувствовалась грубость и сила, вспыльчивость и властность. Но до такой степени были прекрасны те моменты, когда в уши лились медовые речи, и стихи кружили голову, оседая громкими мелодичными словами в голове, что я готова была отдать и своё осязание, и зрение, и обоняние, и каждую целую кость в своём организме, лишь бы вернуться в тот тёплый вечер, когда я уснула в его слабых тлеющих объятиях.

— Я готов дать тебе весь мир… Но ты разрушишь его. Разрушишь всё, что я так долго строил!

Об уши ударился звук, похожий на стукнувший о холодный мраморный пол каблучок на обуви, совсем простенький, незаметный. Мехмед рывком поднял меня с пола и впечатал в стену с таким оглушительным треском, что показалось, будто за моей спиной рухнула надёжная каменная постройка, в ответ раскрошив мой позвоночник.

Я протяжно застонала, чувствуя, как медленно иссякает запас кислорода в моих лёгких, как млеют руки от недостатка воздуха, как набухает и пульсирует венка на лбу, выступившая в тот же момент, как Мехмед сжал моё горло.

— Твоя строптивость всё разрушила!

Ударил меня затылком о стену. Ещё раз. И ещё. До тех пор, пока изо рта вместо хриплых стонов не стали слетать рванные неуверенные всхлипы, и пока слёзы не окропили мои худые впалые щёки.

— Из-за тебя меня едва не лишили всего, понимаешь? Разве ты меня настолько не любишь, что даже не готова была противиться обвинениям этих неверных?!

«Наверное… Люблю…»

Его горячий шёпот обжёг мои губы, тело задрожало и стало ватным, как у тряпичной безвольной куклы, что не могла существовать без крепкой и уверенной руки своего кукловода. Я приоткрыла рот в надежде схватить хоть немного успокаивающего холода, кой остудил бы мой пыл, угомонил жар, разросшийся в груди и обвивший всё пылкими толстыми канатами.

Поддавшись искушению и внутреннему неодолимому желанию, я подалась вперёд, впившись в его губы так горячо, так сладко, что весь мир взорвался в один миг всевозможными красками и оттенками, опадая лепестками роз к моим ногам и накрывая волной эйфории, пенистой, удушающей.

Я почувствовала, как за спиной выросли крылья, белые, подобно одинокой луне на чёрном небесном полотне. Ресницы затрепетали от блаженства, тепло его губ согрело всё моё тело в один только миг. Боязно коснувшись его щеки, огладив её костяшками пальцев, я почувствовала его сжимающиеся руки, обвившие мою талию. Я словно попала в сказку, окунулась в волшебный мир, где не существовало ничего, кроме услады. Только она наполняла моё тело, только её покровительство было так сладко мне, как мёд и приятно, как касания шёлка к обнажённому телу.

«Помоги мне, прошу…»

— Шехзаде, с Вами всё в порядке?

— Хотя бы умри покорно. С достоинством.

Мехмед в ту же секунду отстранился от меня, ещё раз оттолкнув, изобразив отвращение. Я почувствовала его через мимолётное прикосновение его пальцев к обгорелым моим. Прислушавшись ко всем перемешавшимся воедино звукам, я сумела различить лишь несколько: кто-то смачно плюнул на пол, отбросив все рамки приличия, а кто-то приглушённо хохотал поодаль, чуть дальше места моего заточения.

Как иронично. В доме, полном удобств, я чувствовала себя заточённой, постоянно сравнивала то райское место с тюрьмой, в которую меня затащили силой. А теперь, когда я схожу с ума в темнице, поедая все предложенные стражей помои и считая дни до своей смерти, не признавая того, что мне вообще придётся умереть, я уже не так яростно жалуюсь. В санджаке меня кормили самыми лучшими продуктами, отборными деликатесами, которые со временем стали всё проще и противнее, словно хозяйке лень было приготовить что-то, что утолит мой голод. А теперь я доедаю за всеми, словно тупорылая свинья, что особо пищей не перебирает, довольствуясь немытыми овощами, сухим куском хлеба и какой-то вонючей похлёбкой, от которой всё с трудом пережёванное просилось наружу.

***

— Тряпка! Безвольная дрянь! Всю жизнь будешь пресмыкаться, как уродливое склизкое нечто! УМРИ! УМРИ! УМРИ!

«Хватит! Хватит! Хватит!»