Приключение Шекспира

Виллиам поклонился и вышел. Сон бежал его в продолжении этой ночи; все виденное и слышанное не давало ему ни на минуту покоя. Он решился непременно открыть тайну своего свидания.

На другой день, в 11 часов вечера, Шекспир был уже в павильоне. Теперь он не забыл о свидании. Паж снова проводил его туда, там снова нашел он свою незнакомку, опять одетую в белое, опять покрытую покрывалом. Ему показалось однако, что в наряде ее заметно было более изысканности, прекрасные волосы, прежде убранные по-английски, небрежно распущены были теперь по плечам, слегка прикрытым прозрачною дымкою. Поклонившись, Виллиам схватил ее руку и хотя поцеловал ее с исступлением, но заметил с радостию, что эта ручка, бывшая вчера в шелковой перчатке, была теперь обнажена и отличалась белизною до прозрачности. Он хотел говорить, но от робости ли, от боязни ли страсти, или, может быть, от того, что самое молчание имело для него невыразимую прелесть, только слов не было в груди его. Она тоже молчала, и если б глаза ее не блестели подобно факелам, если б невольный трепет не пробегал по членам, можно б было подумать, что жизнь отлетела от нее.

— Виллиам! — сказала она наконец, — хорошо ли была принята ваша трагедия сегодня?

— Сударыня! — отвечал поэт, — в это мгновение я счастлив и сознаюсь, что в мечтах моих о славе никогда не испытывал и двадцатой доли того блаженства, какое испытываю теперь…

Новый трепет пробежал по членам незнакомки при этом неожиданном признании; быстро поднесла она руку ко лбу, как будто бы палящий жар охватил его внезапно; сердце ее билось так сильно, что сквозь дымку можно было считать его биение. Однако она скоро оправилась.

— Все то, что случилось с вами со вчерашнего дня, должно вам казаться странным, Виллиам, — сказала она голосом, в котором заметно было желание казаться равнодушною. — Послушайте, — прибавила она, — я хотела вас видеть еще сегодня для того, чтобы вдоволь насмотреться и наслушаться вас. Правда, я могла бы сделать это и в другом месте, но я не хочу этого: тогда наслаждение было бы неполно.

За этим последовало минутное молчание. Стыдясь своего признания, она хотела встать, но Виллиам, обвив руками стан ее, удержал на месте; потом, схвативши ее руку, которой отнять она не имела силы, он осыпал ее поцелуями. Несколько мгновений спустя он был уже на коленях перед нею. Не столь строгая, как вчера, она с восторгом смотрела ему в лице, нежными пальчиками своими играя волосами поэта.

— Скажите мне, мистрис, вскричал он в исступлении восторга, — может ли торжество театра или рукоплескания вельмож и толпы сравниться с моим настоящим блаженством? С вами — все непорочность, все наслаждение; нет ни тени беспокойства…

— Беспокойства? — прибавил он потом. — Оно есть однако в этой таинственности нашего свидания… Неужли никогда не откроете вы вашего лица бедному Шекспиру, предавшемуся вам со всею простотою души, со всею девственностию любви своей?

Судорожное, едва заметное движение пробежало по лицу молодой женщины.

— Так ты любишь меня, Виллиам? — спросила она со смущением.

— Вы трепещете, мистрис?

И Шекспир снова взял ее руку, прижимая ее то к сердцу, то к устам.

— Бедняжка! — повторила она. — Так ты очень любишь меня?

— Неужли без этого я пришел бы нынче сюда, мистрис. Ради Бога Всемогущего — одно только слово: вы — любите ли вы меня?

Она тихо склонилась ему на грудь, потом начала что-то говорить ему на ухо. Кажется, что ничего грозного не заключалось в словах ее. Тихо прижимая возлюбленную к своему сердцу, Виллиам блаженствовал… Сколько страстных признаний сорвалось с уст его в эти мгновения…

Пробила полночь — звук часов извлек любовников из упоения.

— Полночь! — вскричала молодая женщина. — Синьор поэт, я должна вас оставить!

— Уже? Так рано? — сказал Виллиам печально.

— Да, и с этой минуты — навсегда!

— Навсегда?.. — повторил испуганный Виллиам.

— Так должно, мой бедный Шекспир, так должно. Впрочем, не общий ли это закон?.. На земле нет ничего прочного, ничего, кроме ваших творений. Я любила вас прежде, нежели увидела здесь, я увидела вас здесь и призналась в том, что известно только Богу да мне. Повторяю тебе, Виллиам, я страстно люблю тебя, и между тем не должна больше видеть тебя: мы должны расстаться навеки…

— В эти мгновения, когда вечность готова предстать преступнику, приговоренному к смерти, служитель алтарей в утешение открывает ему образ божества; в минуту нашей вечной разлуки, вы, божество мое, откройте лице ваше, дабы память о вас вдвойне осталась в душе моей.

— Виллиам!.. Это невозможно!..

Тогда отворилась дверь павильона, молодая незнакомка бросилась в нее и вскоре исчезла в аллеях сада. Еще уходя, она шептала ему:

— Виллиам! Милый Виллиам! Прости навеки!..

— Прости, прости! — шептал Виллиам, задыхаясь, и как будто бы усилие это было свыше сил его, или как будто бы жизнь излетала из уст вместе с роковыми словами разлуки, — он упал на землю.

Очарование любви воспламенило порывы вдохновения его; безнадежная любовь потушила их совершенно.