А Валерий вспомнил окованную льдом реку, по которой ветер гнал снежную порошу, и темный круг полыньи, словно кипящей на морозе от рыбьей толчеи, и жадно раскрытые рыбьи рты, и круглые рыбьи глаза, тускнеющие от угара. Рыба уже не в силах была идти против течения, ее сносило по воде, и в предсмертном отчаянии она выбрасывалась на лед и кидалась людям в руки.
— А ополонки нехай рубят Франчуки, — и Григорий Каленикович взглянул на Валерку. — Как они же сознательные. — Он усмехнулся. — Они же против браконьеров, и об них газеты пишут…
Учитель рассердился.
— Напрасно смеетесь, Григорий Каленикович. Сегодня, конечно, можно набрать не то что ятерем, а руками. Но еще один замор — и рыбки не будет ни зимой, ни летом…
— Вы, Сергей Никитич, вот его учите, — указал Григорий Каленикович на Валерку. — Чтоб босота старших уважала. А я перерос чуточку для обучения.
Валерий не сдержался.
— То-то, — сказал он, — вы потихоньку тащите улов не в колхозную камору, а на базар. Думаете, не знаем…
— Ах ты бессовестный! — закричал хозяин. — Видно, мать твоя, учителька, плохо воспитывает тебя, если на старших гавкаешь… — и угрожающе шагнул к Валерке.
Учитель загородил его.
— С ума сошли, что ли?..
Лутак остановился.
— Бог терпел и нам велел. Только базар я тебе еще припомню!.. От батьки научился? — Поправив на плече ятерь, крикнул в сторону дома:
— Харитон, сохар возьмешь! Слышь? — и торопливо затопал со двора.
Сергей Никитич вошел в дом и скоро возвратился с батометром Харитона в руках.
— Пошли! — кивнул он Валерке. Видно было, что учитель раздосадован.
В тягостном молчании учитель и Валерий дошли до самой реки.
С крутого берега открылся знакомый и всегда волновавший Валерку вид на реку и заречье. Сейчас даже фарватер, обычно чистый, и притоки, и все, что хватал глаз, было покрыто льдом и снегом. А под самой кручей, справа, на мыске виден рыбачий стан с держалами для сетей и неводов, с гаражом, ожидалкой и ледником.
То в одном, то в другом месте на реке вспыхивали теплые огоньки и поднимался дымок — люди разжигали костры, чтобы хоть сколько-нибудь согреться. Потом опять возвращались к бурам, обжигавшим руки даже через рукавицы, и вгрызались стальными жалами в ледяной панцирь реки, чтобы сделать еще одну отдушину для рыбы, не дать ей задохнуться.
ПЕРЕД ЛЕДОХОДОМ
Весна еще не наступала, но ее приближение чувствуется во всем. Все более рыхлым становится снег, по косогорам, где ветер посносил снег, робко кустится травка, а рыбаки на рассвете наблюдают первые стаи перелетных птиц, возвращающихся с южных зимовий.
В такое время все более трудным и опасным становится подледный лов, которым занимаются рыбаки всю зиму. Источенный лед полон коварства, того и гляди обломится под рыбаком. И вот в один из таких дней Егор Павлович Франчук решает пойти на ночной промысел с сыном.
Когда они выходят из дому, луна светит вовсю, и Валерий знает, что так будет всю ночь. А река лежит перед ними спокойная, холодная, еще прикованная к берегу. Только по фарватеру она уже освободилась от льда; и кажется, будто луна высекает из воды мириады искр.
Через калитку в дощатом заборе отец, а за ним Валерий проходят на колхозный стан. Он слабо освещен электрической лампой, подвешенной на столбе у самого крыльца ожидалки. Сегодня она пустует. Зато на берегу — у кладовой, гаража и на ледяном припае у берега — слышны голоса и мельтешат тени. «Видно, не только отец решил воспользоваться светлой ночкой — может быть, последней перед ледоходом», — думает Валерий.
Отец скидывает с плеча сеть и кладет у крыльца весло и сохар.
— Пойду возьму мотор, — говорит он Валерию, — а ты подожди.
Валерий стоит, внимательно наблюдает за сбором рыбаков и прислушивается к их разговорам.
— Раньше глыбь была не та, что сейчас. Язя и леща тоннами брали, — говорит кто-то. — А зараз техника губит божью тварь.
Валерий узнает Григория Лутака.
— Мало их штрафуют, гадов, вот что! — подхватывает напарник Лутака — мелкорослый, с жиденькой бородкой Вьюн. В руках у него опачина — гребное весло.
— Люди бога забыли — вот откудова скудость нашей кормилицы реки, — вздыхает Григорий Каленикович.
— Ты что ж, Каленикович, против техники? — удивляется его веселый собеседник. — А сам, гляди, с капроновой сетью ходишь. Против этого возражений нет?
Конечно же, это Клим Штанько, чубатый хлопчина, никогда не дающий спуску Лутаку.
— Тебе все смех, — вздыхает Григорий Каленикович, — а как всмотришься, так техника вчистую губит рыбу. Сколько одни катера с крыльями, эти самые «ракеты», порезали рыбы!
— Что ж, и «ракеты» запретить? — спрашивает Штанько. — Дедовы челны лучше?
— Божьей милостью гнушаются люди, вон что, — твердит Лутак.
— На бога надейся, — сам не плошай, знаешь, Каленикович?
— С таким рассуждением скоро будешь жрать лягушек. Как французы.
— А с твоей, Штунда, заботой о рыбе скоро и без лягушек останешься, честное слово.
— За меня не убивайся.
— Очень ты мне нужен! Харитошу жалко. Хоть бы его ты не сбивал с пути.
— Харитон при чем тут?
— А кто инспектору неправильно сведения давал? Тоже во славу боженьки?