Приключения 1975

Шрамко приказал приостановить выборку невода. На борту его было пока лишь около 30 метров. Обхватив дополнительными стропами, невод как следует закрепили на судне. Затем капитан стал осторожно, толчками уводить судно с таким расчетом, чтобы оно было с противоположной стороны кошеля, по направлению шквала. Для этого кольцо невода надо было полегоньку развернуть на четверть оборота. Как раз в то время, когда этот нелегкий маневр был завершен, черная, как вороново крыло, туча заслонила солнце. Под тучей, словно борзая на привязи, бежала рябь. Над рябью клубилась водяная пыль. На некоторое время сейнер оказался в тревожном сумеречном беззвучии. Рыбаки ушли с палубы, закрепив все предметы и снасти по-штормовому. Рыба перестала всплескивать в неводе, видимо, залегла на дне кошелька, предчувствуя неладное.

Шквал обрушился на судно большими липкими хлопьями снега, перемешанного с дождем и брызгами, срываемыми с верхушек волн. Шторм заголосил во всю мощь своих необъятных легких. Но судно легко выдержало натиск, лишь слегка накренившись: его, как плавучий якорь, надежно удерживало на месте быстро вытянувшееся в длину кольцо невода. Снегопад вскоре прекратился, волны стали более пологими, чем те, которые шли в первых рядах. И, казалось, посветлело.

«Только-то! Баллов шесть-семь, не больше», — облегченно подумал капитан, радуясь тому, что сейнер и невод прекрасно ведут себя и что, вероятно, скоро можно будет продолжить работы.

И тут Шрамко услышал встревоженный голос капитана «Нырка».

— «Олым», «Олым»! Я — «Нырок». Ответьте мне. Прием.

— «Нырок», «Нырок»! Я — «Олым». Прием.

— «Олым», «Олым»! Я — «Нырок», Беда, Степаныч, беда! Матроса в шлюпке унесло: буи привязывал. Я хотел достать его ходом, с сетями — и намотал на винт. Не имею хода! Шлюпку несет на скалы. Как понял меня? Прием.

— «Нырок», «Нырок»! Я — «Олым». Вас понял. Возьму шлюпку, возьму!..

* * *

Не так часто моряку случается видеть, как в аварийных случаях перерубаются топорами туго натянутые канаты и стальные тросы. Шрамко, например, это видел впервые и запомнил на всю жизнь. Толстенные пеньковые канаты перерубались с одного взмаха, точно тростинки. Обрубленные концы их моментально раскручивались и измочаливались. Капитану даже почудилось, что при ударе топором от каната поднимался легкий дымок. А может быть, это была все та же водяная пыль, осевшая на канате. Стальные тросы распадались после нескольких ударов с хватающим за душу балалаечным звоном.

У невода сейнер надежно удерживало двенадцать тросов. Их перерубили за две-три минуты. Когда производилась эта короткая, но мучительная для всей команды операция, капитан замерил глубину эхолотом. Семьдесят метров.

— Сдрейфовало на банку… — мрачно сказал он боцману Витьку, подошедшему с такелажным топором в руках доложить о выполнении приказания.

Боцман все понял. Ведь если с подтянутыми к борту низами кошелек сидит на глубине 20–30 метров, то в распущенном состоянии вытянется на сто и сядет на грунт.

— …И рубашки из нашего нового кошелька не выкроить, — скептически продолжил Витек мысль капитана.

А. В. ИВАНОВ Поединок

Ехали уже больше часа, но всюду, куда ни глянь, — торосы, торосы. Только вдали, слева, возвышался крутой берег. Временами берег исчезал из глаз, терялся, сливался своею белизной с окружающим снегом.

За нартами бесконечно тянулись две широкие колеи, беспорядочно истоптанные собачьими лапами. Нарты, подпрыгивая на ледяных глыбах, скользили легко и споро. Старый коряк Натынковав иногда выкрикивал: «Тах-тах-тах» или «Хак-хак-хак», и собаки послушно сворачивали, объезжали льдины. Потом каюр умолкал, будто дремал или думал о своем, затем снова спохватывался и опять свое: «Хак-хак-хак».

Дмитрий Краснов полулежал, упершись ногами в полоз нарты. От радужных отблесков льдин и однообразной белизны клонило ко сну. Он на минуту закрывал глаза, и тогда ему казалось, что нарта движется назад. Краснов старался не спать, так как надеялся по дороге поохотиться на куропаток.

Скоро собаки свернули к левому берегу. Берег крутой, поросший ольхой и разлапистым кедрачом. Краснов вытащил из-под поклажи ружье, зарядил его. Куропатки обычно сидели на прибрежных кустах, склевывали сережки с низкорослых березок. Увлекшись кормежкой, птицы близко подпускали собачью нарту.

Стояла тишина, какая бывает только в тундре морозным декабрьским днем. Все словно вымерло, и казалось, ничто не может нарушить эту первозданную тишину.

— Градусов сорок будет? — спросил Краснов каюра.

— Да, если не больше, — подтвердил Натынковав.

Солнце висело низко над горизонтом, будто готовилось свалиться от этой тишины и холода.

«Приедем поздно, Серега спать будет, — Краснов вспомнил о своем пятилетнем сынишке и улыбнулся в усы. — Растет парень».

Теперь Краснов внимательно осматривал берег, осматривал каждый кустик, искал куропаток. Но птиц он не видел. Нарта по-прежнему прыгала на неровностях.

— Стой! Стой! — Краснов толкнул каюра, когда увидел, как на берегу закачалась ветка кедрача. — Подожди!