Приключения 1976

«Уважаемый Алексей Львович!

Полотна, упомянутые в письме Долматова А. Д., действительно хранятся в запасниках нашего музея. Не экспонировались они по той причине, что были сомнения относительно авторства, хотя некоторые специалисты предполагали, что принадлежат они Вашей кисти. Теперь благодаря тем данным, которые сообщил Долматов А. Д., экспертиза неопровержимо установила, что картины написаны именно Вами. Они присоединены к Вашей экспозиции, которая давно открыта в музее. В нее входят шесть картин и несколько этюдов. Каталог мы Вам посылаем с настоящим письмом. Просим сообщить, на какой банк перечислить вам гонорар за три полотна, которые были оценены комиссией соответственно в двенадцать тысяч, в девять и в пять тысяч рублей. Возвратить Вам картины, даже в случае Вашего желания, мы не можем, так как по советскому закону они являются народным достоянием, как и все значительные произведения искусства, находящиеся на территории СССР. Мы полагаем, что Вы и сами предпочтете, чтобы Ваши произведения находились на родине.

Искренне желаем Вам здоровья и творческих успехов!

Директор музея Ш. Рахманкулов,

ученый секретарь Л. Иванов».

— Ну, каково? — воскликнул Алексей Львович.

Из своей комнаты вышла Ася. Она тоже была радостна, большие глаза ее влажно поблескивали.

— Я не могла поверить, пока не увидела сама это письмо, — сказала она, сияя. — Какое счастье для отца, для меня! Оказывается, им это нужно.

— Что и кому? — спросил Андрей, целуя Асе руку.

— Большевикам — искусство. Подумать только: целая экспозиция отцовских картин! Здесь даже слушать о них не хотят, а в Дрездене три лучших полотна пылятся в запасниках: «Курдский праздник» и две «Горянки». Так, папа?

— Боже мой, — воскликнул Алексей Львович, — чего же я жду? Надо послать за шампанским, за тортом! Нет, лучше я сам схожу. Ты только, Асенька, не отпускай, ради бога, Андрея Дмитриевича. — На ходу поправляя длинную седую шевелюру, Алексей Львович убежал.

— Андрей Дмитриевич, — сказала она, помолчав. — Я не должна говорить о многом, но не могу ничего от вас скрывать. Особенно теперь. Я все скажу. Какое мне дело, в конце концов, до всей этой политики!

— Мне не хотелось бы, чтобы из-за меня…

— Слушайте! — перебила Ася. — Синяев пошел специально затем, чтобы изобличить вас.

Лицо Андрея выразило искреннее недоумение.

— Как вы не понимаете! Синяев проберется в Ташкент, в Москву, там есть люди, которые помогут ему узнать, тот ли вы человек, Андрей Дмитриевич, за которого себя выдаете.

— Вы должны уехать, Ася, — твердо сказал Андрей. — И вы, и Алексей Львович. Здесь вы погибнете. Вы — люди, они погубят вас. Вы знаете, о ком я говорю.

— Да, знаю, — и она с отчаянной надеждой спросила: — Вы возьмете нас с собой? Мы уедем в Париж?

— Нет, — ответил Андрей. — Вы должны уехать в Россию.

Что-то грохнуло в соседней комнате, будто нечаянно уронили тяжелую вещь.

Андрей рывком открыл дверь и вошел в мастерскую Алексея Львовича. Это была низкая двусветная комнатка, сплошь заставленная мольбертами, пыльными полотнами в подрамниках, ящиками из-под красок. В углу, у широкого окна, небрежно листая толстую книгу, сидел на раскладном табурете Семен Ильич Терский. Он привстал и вежливо поклонился.

— Как вы смели… — в ужасе произнесла Ася.

— Вернее, я не смел, — произнес Терский, — не смел помешать вашему воркованию. — Он заметно волновался, лицо у него пошло пятнами, и появилось на нем, кроме обычной желчной раздраженности, откровенное выражение страха и, что было более странно, горя — обыкновенного человеческого чувства, которое, казалось, недоступно Терскому.

— Вы все слышали? — спросил Андрей. Он стоял на пороге не двигаясь, и Терский тоже напряженно застыл.

— Да, — ответил Терский. Он смотрел в потолок.

— Ну и что же вы намерены делать?