Приключения 1976

— Не бойся, — сказал ему немец. — Великая Германия гарантирует безопасность твоим людям. А после демонстрации у границы правительство дарует вам амнистию. Оно убедится: курды — оплот мусульманства и положиться на них можно. Вот тогда вам вернут родину.

Все было по-немецки, рассудительно, все внушало доверие, и шейх гнал прочь мрачные мысли и предчувствия, глушил их повседневными заботами.

Он легко соскочил с коня, вновь ощутив уверенность и силу. Вошел в шатер, разделенный пологом на две части. Заглянул на другую половину. Там сидел Газими — наследник шейхского рода, чудом найденный и спасенный. «Да, если бы не этот русский, не Долмат…» В который раз шейх вспоминал о нем.

Шейх опустился рядом с сыном. Мальчик точил кинжал. Блестящее лезвие со свистом бегало по оселку. Шейх Гариби сам задал сыну урок, выбрав тупой кинжал и не из лучшей стали. Сейчас он взял из рук сына оружие. Газими смотрел на шейха во все глаза. Они светились преданностью, восхищением и опаской. Шейх вскинул платок и на лету рубанул по нему, отрезал тонкий лоскут, но удовольствия не выразил. Он провел пальцем по лезвию.

— Ни одна зазубрина не должна быть видна, сын мой, — сказал он строго. — Я поздно начинаю учить тебя, но ты — моя плоть: скоро ты будешь скакать, рубиться, стрелять так, как это умели делать все твои предки.

Все началось хорошо. Все шло так, как предсказывал Хюгель. У них были деньги, оружие, пища. Никто не тревожил их. Вот только узбеки почему-то задерживались. Их должен был привести в эту долину юзбаши Аскар-Нияз — наследник святого Ходжа-Нияза, того самого, который был похоронен рядом с курдским зийаратом.

Аскар-Нияз был теперь союзником, а ведь совсем недавно, той памятной ночью, обезумев от тревоги за сына, шейх едва не всадил Аскар-Ниязу кинжал в грудь. Аллах тогда прислал этого русского, Долматова. Снова его! Не подставь Долмат плечо, и тяжкий: грех лег бы на душу шейха: от его руки погиб бы наследник мусульманского святого.

…Газими на миг оставил свое занятие, отложил кинжал и поднял на шейха уже взрослые глаза. Он словно прочел его мысли.

— Отец, — спросил Газими, — что сделалось с русским, с Долматом?

— Он жив, — коротко ответил шейх. Воспоминание о русском и вопрос сына вновь растревожили его и почему-то связались с мыслями, мучившими его с того самого дня, когда он принял из рук немца деньги и затеял этот поход к границе.

— Русский — неверный, — сказал шейх.

— Бахтом своим я поклялся — спасать русского от любой беды. — Газими покраснел.

— Так, сын мой, — сказал шейх. — Но почему ты вспомнил сейчас о русском? Почему ты решил, будто ему грозит беда?

— Не знаю, — ответил Газими, — вот тут… — Он показал на грудь.

— Пойди в Зома-Ало. Найди там тетушку Зоре. Пусть погадает тебе на чашке с водой. — Шейху хотелось не столько успокоить сына, сколько отвлечь его от мрачных мыслей.

— Хорошо, отец. — Газими заткнул за пояс кинжал и вышел из палатки.

Долина уже была залита бледным, словно неживым, лунным светом. Над грохочущей рекой чернели низкие шатры. Газими без труда отыскал стоянку Зома-Ало. Шатер Аги-Ало возвышался над остальными. Газими направился к нему, чтобы расспросить о тетушке Зоре. Он и сам давно хотел, чтобы ему погадали, неясная тоска не отпускала мальчика.

Гремела река, и горьковатый запах дыма будил щемящие воспоминания о детстве, недавнем и далеком.

Газими прошел через засыпающий лагерь. Шатер тетушки Зоре стоял шагах в пятидесяти от других, справа от тропы, в лощинке. Грохот реки почти не доносился сюда, и потому Газими явственно расслышал знакомый голос. Так говорил лишь один человек на свете.

* * *

Князь Владислав Синяев не впервые переходил советскую границу. В последние годы он возвращался, не выполнив задания, — явки проваливались, связные нервно озирались, люди, когда-то преданные престолу и отечеству, прятали глаза. Добрые знакомые не узнавали Владика.

В последний раз Синяев едва ушел от чекистов. Проводника задержали, а Владик успел под пулями перейти границу. Опять он был тогда лишен вознаграждения. Приходилось жить на скудное жалованье, получаемое в русском отделе местной контрразведки. Идти в услужение к немцу Хюгелю Владик не хотел: это ставило его на одну доску с Терским, — для английской же разведки князь Синяев был фигурой, скомпрометированной неоднократно.

Сейчас он пришел в Союз, как он настойчиво внушал себе, лишь по собственной воле, на свой страх и риск, движимый сугубо личным желанием разоблачить ненавистного им Долматова. Владику очень хотелось восстановить себя в собственных глазах. Потому он гнал соблазнительную мысль о том, что за разоблачение Долматова можно будет сорвать немалый куш и с жандармерии, а если скрепя сердце прибегнуть к услугам Терского, то и с немца Хюгеля, которого Долматов тоже очень интересует. Закрывал Владик глаза и на то, что именно жандармское управление снарядило его и назначило пункт перехода и возвращения: пост сержанта Селима Мавджуди.

Сержант проводил его до границы и долго смотрел ему вслед со странной надеждой.