Приключения 1977

— Вот что, Олег, тебе и твоим товарищам необходимо отказаться от своих показаний. Иначе я не могу относиться к вам хорошо. Ты меня понимаешь? Я сделаю все, чтобы вы не получили аттестатов зрелости. Если же вы откажетесь от показаний или измените их, я помогу вам с отметками и в вуз поступить помогу. Подумайте.

Так началось испытание на прочность совести ребят.

Ребята подумали, подумали и в целях самозащиты — вдруг в самом деле со зла двойки по физике влепит? — взяли на очередную беседу с Эдуардом Яковлевичем магнитофон. И записали откровения Эдуарда Яковлевича, его рассуждения о жизни, о моральных и нравственных ценностях, о принципах, которыми руководствуется он и к которым призывает своих учеников. Впоследствии сочный голос Эдуарда Яковлевича со всеми эмоциональными и смысловыми оттенками прозвучал в притихшем зале суда. Давайте послушаем, такие откровения услышишь не каждый день…

Крупник. Это скорее несчастный случай. Подумай, ведь речь идет о лучшем преподавателе города. Школа сколько потеряет! Подумай о престиже школы!

Галиновский. А если мы скажем правду?

Крупник. Я не знаю правды. Я знаю то, что сказал мне Геннадий Зиновьевич.

Галиновский. Но это же ложь на всю жизнь… Это же на всю жизнь!

Крупник. Да брось ты, «на всю жизнь»… Как будто ты всегда был кристально честен! Иногда бывает — ложь переходит в добро.

Галиновский. Но это — б о л ь ш о й с л у ч а й!

Крупник. Да ну! Какой случай! Рядовой, обычный случай, и все. Любой поймет ваши добрые побуждения… Если ты изменишь показания, школу спасешь. Потому что если он уйдет, то и я уйду. Человек достаточно понес наказание за то, что неосторожно его…

Галиновский. А вы не думаете, что у нас будет болеть совесть?

Крупник. Ваша совесть будет болеть больше, если вы посадите человека… Я не шантажирую, просто я не смогу забыть вам этого, понимаешь?

Галиновский. А как Высевко будет смотреть на нас… Глазами? Как коллектив будет смотреть? Как мы будем смотреть ребятам в глаза? Недавно с нами Тамара Трофимовна говорила, что важнее — правда или ложь?

Крупник. Не будем детские речи повторять. Тебе достаточно сказать: «мне показалось» или «я подошел, когда он лежал»… Я не люблю шантажировать и прочее, как ты выразился… Но если ты все сделаешь по-хорошему, я помогу тебе подготовиться в вуз, и все, что от меня зависит, я тебе сделаю положительно. И оценку повышу в аттестат. А если нет, я сделаю так, как сказал. Потому что я не смогу иначе.

Трудно сказать, чего в словах «лучшего учителя» Крупника больше — цинизма или наглости. Но нет в его словах ни честной заботы о друге, ни уважения к ребятам, ни признания тех идеалов и понятий, которые должна давать им школа, которые должен давать им он, учитель, Эдуард Яковлевич Крупник. А вместо этого он дал ребятам урок низкопробного торга по принципу — ты мне, а я тебе. А еще в словах Крупника можно довольно явственно уловить отголоски воспитательной системы Энгельсона, в которой на первом месте стоит страх. Запугать ребят, пригрозить, парализовать волю, показать свое всемогущество — вот ведь какова была «сверхзадача» этого урока.

Да, Эдуард Яковлевич Крупник знает физику лучше ребят. Он образованнее их — во всяком случае в объеме школьной программы. Но в нравственном отношении он полный невежда. Чего нельзя сказать о семнадцатилетних Галиновском, Зеневиче, Анищенко.

И надо сказать, что ребята с честью выдержали беспардонный шантаж. Что говорить, им еще нет семнадцати. Решение далось нелегко. Ведь на чашу весов были брошены такие слова, как честь школы, забота о ближнем, сострадание, великодушие, а эти понятия у нас привыкли уважать с детства. И тем важнее их решение, давшееся в борьбе с собственными сомнениями и колебаниями. Кто знает, может быть, этот «большой случай», как выразились ребята, станет в их жизни не менее значительной вехой, чем получение аттестата зрелости? Если бы перед получением его предстояла сдача экзамена на гражданское мужество, уменье оставаться честным и отстаивать свою точку зрения, то можно сказать, что этот экзамен они сдали досрочно.

Владимир Чванов ПРИЕМ В ПОЛОВИНЕ ПЯТОГО

Старинные мозеровские настенные часы пробили четыре. До начала приема осталось тридцать минут. Люди сидят на новеньких деревянных диванах, расставленных вдоль стен коридора, толпятся у широкой, обитой коричневым дерматином двери со стеклянной табличкой «Начальник отделения милиции Данков Н. И.». Каждый пришел со своим. И это свое заставляет посетителей мысленно представить себя уже сейчас в кабинете начальника. Когда открывается дверь и кто-то из работников милиции выходит от начальника, стоящие рядом с дверью пытаются заглянуть в кабинет. Но, кроме открытого настежь окна да зеленой ковровой дорожки, не видно ничего.

В глубине кабинета, за широким столом, обтянутым зеленым сукном, сидит Данков.