Приключения 1984

На крепость опустилась ночь — призрачная, неверная, зыбкая. Полная тревожных шорохов и причудливой, обманной игры теней.

Жарко, душно, не спится. Где-то за рекой бренчит, не унимается загулявшая балалайка.

Не спится в эту ночь и Екатерине. Замучили сильные жары. Лошади совсем выдохлись, последние сорок верст тащились шагом. И теперь императрице не спится.

Потом рассказывали, будто во время пребывания в Риге она все время выказывала сильное беспокойство и ждала каких-то вестей. Даже по ночам императрица иногда вставала и спрашивала — нет ли курьера из Петербурга?

Позже, когда все случилось, рижский губернатор Броун восхищенно объявил это странное беспокойство чудесным и сверхъестественным даром предчувствия, каким небеса наградили Екатерину. Но ей такая лесть не понравилась...

 

Наверное, и Панину и Теплову не спится в эту ночь: жарко, душно...

Наверняка не спится и сенатскому регистратору Бессонову. Он все прислушивается: не заглушает ли громкий храп пьяных приятелей за стеной какие-то звуки из-за реки? Кажется, там стреляют в крепости, или ему только слышится?

Не спится и капитану Власьеву. Сидя у себя в караулке, он сочиняет «репорт» Панину. Время от времени поднимает голову, прислушивается, спит ли за стеной секретный узник, и снова начинает писать:

«Сего июля четвертого дня после полудня в 5 часу вышел я для прогулки в крепости, и сошелся со мной находящийся в Шлиссельбургской крепости караульный обер-офицер Смоленского пехотного полка и начал мне говорить: «ежели дозволите мне вам говорить и не погубите меня». Приметил я из тех разговоров, что клонился до нашей комиссии...»

Какой странный рапорт. Время указано точно, а фамилию офицера Власьев не назвал. Безымянный обер-офицер.

Свой «репорт» Власьев запечатывает в пакет и идет к Бередникову, просит разрешения отправить его Панину.

Панин в Царском Селе. Дорога неблизкая. Но, похоже, Власьев со своим донесением вовсе не спешит. И о содержании его опять-таки ничего не говорит коменданту.

Удивительно! Ведь доложить старшему офицеру в крепости о более чем подозрительных разговорах с Мировичем он был просто обязан. Это прямое нарушение устава.

Но тогда бы, разумеется, все повернулось по-другому. Мировича тут же бы арестовали. А именно этого, видимо, как раз и не хотели...

Зря он стал приставать к Власьеву с никому не нужными откровенностями. Сдают, шалят у него нервы. Только путает карты, сбивает других с толку.

 

Не спится Мировичу. А тут еще в начале второго вдруг приходит фурьер Лебедев и говорит, что получил приказ коменданта, «не беспокоя его, Мировича», пропустить из крепости гребца-нарочного. «Что он везет? Куда?» — «Не знаю. Какую-то депешу».

Только Лебедев ушел, тут же возвращается: приказано пропустить из крепости еще канцеляриста и гребцов в лодку для него.

«Куда они плывут?» — «Не знаю». — «А кто у коменданта есть?» — «Капитан Власьев».

Куда собирались отправить канцеляриста и нарочного, осталось неизвестным. Следователи и судьи этим не поинтересовались, но их явно посылали не для того, чтобы побыстрее доставить Панину «репорт» Власьева. Тогда уж, конечно, не на лодке его следовало везти, а послать гонца на хорошей лошади.

Известно точно, что донесение Власьева ночью отправлено не было. А утром уже отпала надобность его посылать. Его просто приобщат к делу как «оправдательный документ».

Но Мирович пока об этом ничего не знает.

Лебедев уходит, а Мирович лихорадочно думает: куда спешат эти гонцы, какие донесения везут? И так срочно, глухой ночью! Почему их решили отправить тайком от него, чтоб он об этом не знал?

Теперь отступать уже поздно. Достаточно доноса о его разговорах с Власьевым — и все рухнет. Его арестуют. Им придется его арестовать. Будет поздно, поздно!

И нервы у него не выдерживают.

Мирович вскакивает и, не успев даже одеться, с камзолом, шарфом и шляпой и шпагой в руках сбегает по скрипучей лестнице и врывается в солдатскую караульню.

— К ружью! К ружью! — кричит он.

Власьев и Чекин не спят, сидят у стола в полной форме, при шпагах. Они слышат этот крик и переглядываются. Наконец-то!

Караульня была маленькой. В ней размещалась лишь часть солдат, остальные спали в других зданиях. Пока солдаты поднимались и будили друг друга, Мирович наскоро оделся.

Он выскочил на улицу и на крыльце остановился, словно споткнувшись.

Почему так темно? Так никогда не бывало в летние ночи. Не сразу он понял, что с озера поднимается туман. Тянется через стены серыми полосами, заволакивая крепостной двор.

— Становись! — протяжно прокричал Мирович, пытаясь рассечь туман в клочья взмахами шпаги.

Солдаты построились — по летнему времени без кафтанов, в одних алых камзолах. Став перед фронтом, Мирович громко, отрывисто приказал заряжать ружья пулями. Капралу Корневу и одному солдату велел встать у ворот, никого из крепости не выпускать.

На шум выскочил на крыльцо своего дома комендант Бередников — в ночных туфлях, в халате. Увидев Мировича, крикнул:

— Господин подпоручик! Что за тревога?