Приключения 1984

И они умертвили узника — «не устрашась, что тем самым живот свой подвергали мучительной смерти от отчаянного столь злодея...».

Злодей же Мирович был схвачен, допрошен и отдан под суд. И вот теперь аудитор, протерев платочком очки и торжественно откашлявшись, начал громко, на всю притихшую площадь читать «сентенцию» — приговор суда: «Объявляется во всенародное известие!»

Пожалуй, из нескольких тысяч людей, заполнивших площадь, невнимательней всех слушал Мирович, чтобы словно нарочно подтвердить сказанное о нем в «сентенции»: «...примечены с удивлением и прискорбностию отважное в злодействе его незазорство и некоторая человечество превосходящая и паче зверская окаменелость...» — прочитал аудитор и на миг остановился, покосившись на стоящего рядом Мировича. А тот слегка усмехнулся, вдруг наклонился и что-то сказал стоявшему рядом священнику. Тот испуганно отшатнулся и перекрестился. Мирович засмеялся. Потом уже узнали, что он сказал:

— Посмотрите, батюшка, как на меня глазеет народ. А ведь совсем бы иначе смотрели и даже приветствовали меня, ежели бы удалось мое предприятие...

«Сентенция» была длинной. И все время, пока аудитор читал ее, Мирович стоял с равнодушным и скучающим видом, словно был ни в чем не повинен и речь шла вовсе не о нем, — переминался с ноги на ногу, поглядывал по сторонам, будто высматривая в толпе кого-то, иногда вдруг задумывался и даже улыбался.

В толпе перешептывались: конечно, Мирович знает, что матушка-императрица его помилует. Никто ему рубить голову не будет, просто его сошлют куда-нибудь в Сибирь или заточат в темницу. Он знает это, потому особенно и не переживает.

И все же непонятно, почему он улыбается, когда аудитор срывающимся голосом выкрикивает:

— «Отсечь ему, Мировичу, голову, и оставя тело его народу на позорище до вечера, сжечь оное потом купно с эшафотом, на котором та смертная казнь учинена будет»!

Почему Мирович смеется?!

 

Года за два с небольшим до этого страшного утра где-то в укромных покоях Зимнего дворца у императрицы Екатерины II состоялся один тайный, доверительный разговор.

«Откуда вы знаете?» — одернут меня историки. Они привыкли иметь дело с проверенными фактами и документами. Но что делать, когда порой даже точные бесспорные факты оказываются загадочными, непонятными.

Казнь Мировича наблюдали тысячи людей. Некоторые из них оставили письменные свидетельства. Но почему Мирович смеялся на эшафоте, никто из видевших это толком не понял. Некоторые, очень немногие, только догадывались.

Загадка эта до сих пор не дает покоя историкам. Привлекала она и писателей. Над ней задумывались Достоевский, Вячеслав Шишков, Данилевский.

Посвятив заговору Мировича несколько страниц в романе «Емельян Пугачев», В. Я. Шишков, следуя в основном традиционной версии, высказал сомнение в ее достоверности.

«Однако то была одна лишь догадка, — писал он, — ни один человек в то время не знал ни секретных бумаг, ни изустных тайных приказов, ни сокровенных пружин, пущенных в дело укрепления власти.

Но ныне, перед судом истории, все налицо. И старые дворцовые ребусы могут быть правдоподобно разгаданы».

Сам Шишков такого детального расследования, к сожалению, провести не успел.

Попробуем наконец разгадать этот зловещий «старый дворцовый ребус». А для этого нужно проследить и подвергнуть тщательному анализу всю цепочку событий с начала — не только занесенных в официальные документы, но и тайных, секретных, которые тщательно старались скрыть.

О многом, разумеется, нам придется догадываться. Никто ведь не записывал секретнейших разговоров, которые вела наедине Екатерина II со своими ближайшими помощниками и советниками в щекотливых делах в те годы — с Никитой Ивановичем Паниным и Григорием Николаевичем Тепловым.

В то далекое лето 1762 года Екатерина была счастлива и радостна. Она только что заняла престол, свергнув мужа, Петра III. Переворот был тщательно подготовлен и блистательно удался — «самая веселая и деликатная из всех нам известных, не стоившая ни одной капли крови, настоящая дамская революция», как насмешливо заметил В. О. Ключевский.

Пожалуй, это не совсем точно. Кровь все же пролилась, хотя и не сразу. Через неделю из Ропши, куда отправили свергнутого Петра, нарочный привез Екатерине записку. Развернув измятый листочек бумаги, она даже не сразу узнала почерк Алексея Орлова. Он был силач — одним ударом перерубал шею быку, играючи приподнимал карету, в которой сидела императрица. Но тут рука у него оказалась неуверенной, нетвердой, похоже, от сильного подпития.

«Свершилась беда: он заспорил за столом с князь Федором; не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали; но все до единаго виноваты, достойны казни», — запинаясь, прочитала Екатерина.

Объявили, что Петр Федорович скончался от геморроидальных колик — была такая модная болезнь, смертельно опасная для свергнутых императоров. Позднее насмешник Вольтер лукаво восхитится везучестью Екатерины: не знала, что делать со свергнутым мужем, и вдруг такой счастливый случай, судьба сама развязывает ей руки.