Приключения-70

Ерыгин разлепил сразу запекшиеся губы, хрипло сказал:

— Не о чем мне с тобой говорить…

Стас кивнул милиционерам:

— Наручники…

Тихонов вышел на трап первым, за ним — Ерыгин, которого придерживали сзади два оперативника. Они шли из носового салона, и пассажиры, выходившие из двери у хвоста самолета, удивленно и испуганно смотрели на эту молчаливую группу. Внизу, у первой ступеньки трапа, стоял, расстегнув пальто, заложив руки в карманы, широко расставив ноги, Шарапов. И Тихонову вдруг захотелось побежать по лестнице ему навстречу, обнять и сказать что-нибудь такое, что завтра ни за что не скажешь. Не спеша спустился, усмехнулся, протянул руку.

— Здорово, Владимир Иваныч, — кивнул через плечо, — доступ к телу свободный.

Шарапов и не взглянул на убийцу. Не отпуская руки Стаса, он смотрел своими чуть раскосыми монгольскими глазами на него. Потом сказал медленно, и слова будто падали на бетон тяжелыми мягкими гирьками:

— Я рад, сынок, что это тебе удалось. — Он сделал паузу и добавил, хотя Стас заметил, что Шарапову не хотелось этого говорить: — Если бы ты его не взял, тебе жить дальше было бы тяжело…

Аэровокзал был похож на огромный светящийся кусок сахара. Прожекторы высвечивали серебристые сигары самолетов, искры вспыхивали на полосках снега между бетонными плитами, тускло светились огни в черном лаке оперативных «Волг» Шарапов посмотрел в мертвое, будто сгоревшая лампа, лицо Ерыгина и сказал оперативникам:

— Поезжайте с ним в первой.

Ерыгина посадили в машину, вырвался белый дымок из выхлопной трубы, и машина рывком ушла в ночь, на шоссе, в Москву. Шарапов открыл дверцу второй «Волги».

— Влезай, я за тобой.

Шофер Вася сказал:

— Здравствуйте, Станислав Павлович! Мы вас заждались.

— Не говори, два дня не было, — улыбнулся Стас и почувствовал, что все кончилось, что он дома…

Мелькали черные деревья на обочинах, вдалеке горели огоньки на шпиле Университета. «Волга» со свистом и шелестом летела по пустынному ночному шоссе. Голос Тихонова звучал надтреснуто:

— В принципе мы с тобой не ошиблись, Шарапов, предположив, что причина смерти Аксеновой скрыта в ее личной жизни. Но мы с тобой не знали этого человека и поэтому канцелярски сузили понятие личной жизни. Ты понимаешь, для нее не было чужих болей и бед, они становились ее личными бедами, частью ее личной жизни. Так и получилось, когда она познакомилась с Анной Хижняк. А жизнь Хижняк — отдельная страшная трагедия, за которую надо было бы само по себе расстрелять этого бешеного пса. Вот послушай. Анна Хижняк вышла замуж за местного счетовода Ерыгина прямо перед войной. И как только в Здолбунов — это под самым Ровно — пришли немцы, он сам отправился к ним и предложил свои услуги. Парень он был здоровый, красивый и незадолго до войны стал чемпионом города по стрельбе. Ерыгина взяли в карательные войска СД, и он прославился неслыханной жестокостью. Скоро он уже командовал расстрелами советских и партийных работников, евреев. Мне рассказала Хижняк, что он выстраивал шеренгу и с большого расстояния из карабина беглым огнем валил людей через одного. Это называлось у него «расчет на первый-второй». В середине 1942 года он получил серебряную медаль «За заслуги перед рейхом» и нашивки ротенфюрера. Ерыгин каждый день приходил в дом ее матери, куда Анна убежала от него с крошечным ребенком, издевался над нею и бил. А когда понял, что она не вернется к нему, сдал ее в фельджандармерию, как связную партизан. Шесть дней просидела она в камере, ожидая виселицы. На седьмую ночь в Здолбунов нагрянули партизаны, сожгли дотла комендатуру, перебили всех немцев и полицаев, а арестованных освободили. Она ушла с шестимесячным сыном к партизанам, уверенная, что этого изувера убили вместе с остальными бандюгами. Да, видишь, выжил, сволочь, сменил фамилию, окопался, женился и осел в глубинке.