Приключения-84

Кончилось мыло. Многих начала мучить одышка, кашель. Ничего не хотелось делать: двигаться, думать, даже есть. Сутками лежали на койках, уперев в потолок бессмысленный взгляд. Неосторожное слово, посторонний шум раздражали до бешенства.

Продукты выдавали каждому на неделю. Хочешь — сразу ешь, хочешь — распределяй по дням. Полфунта английского сыра и баночка молока — дневной рацион. Давно кончились мука и все крупы. О куске хлеба мечтали как о лакомстве. Пытались из сыра печь лепешки, но желудок не обманешь.

На таком пайке Рекстин рассчитывал продержаться до июня. А если и потом не придет помощь?

В радиограммах из Архангельска советовали заняться промыслом. Такая возможность была — несколько раз к пароходу подходили медведи, но с револьверами на них не пойдешь.

И все же образовалась группа охотников, они не поддавались апатии, сонной одури. Они мерзли и голодали как все, но, как только выдавалась добрая погода, уходили к дальним торосам за нерпами — животными крайне любопытными, непугаными и неосторожными.

Все охотники — офицеры, лишь у них было оружие. Когда в первый раз они принесли нерпу, взбудоражился весь пароход. Необычный запах кипящего мяса проник во все закоулки. И хотя мясо было черное и сильно отдавало рыбьим жиром, офицеры успешно с ним расправились. Сдавать его в общий котел никто и не подумал.

В последнее время отношения между офицерами и матросами было уравновесились. Никто никого не притеснял, не имел привилегий за счет других, все поровну — и блага и невзгоды. И вот офицеры вновь не считаются с командой. Пароходные запасы на всех поровну, добычу только себе. Откуда такое право? Что придало им уверенности? Как было их двадцать один человек, так и осталось. Как возглавлял их Звегинцев, так и возглавляет. Что изменилось?

Вспомнил Захаров околку льда, захват Лисовским радиорубки. С нее и началось, вернее, после нее. Когда офицеры обратились за помощью к Англии, Захаров хотел вновь собрать команду. Он понимал, что англичане могут откликнуться на призыв офицеров, а не Российского правительства, и не отправят «Соловья Будимировича» в Архангельск, а уведут к себе, как увели ледокол. И он ждал матросов. Как быть? Но в кубрик к нему пришли всего шесть человек. Остальные — по своим углам. Офицеры, заботясь о себе, невольно заботились и о них. Хотя угон парохода за рубеж дело бесчестное, многие в экипаже решили отсидеться, отмолчаться — и совесть у них будет чиста. Пусть офицеры мараются. С них весь спрос.

— У нас свое правительство. Нечего через голову прыгать! — настаивал Захаров, взывая к товарищам.

Глубокие трещины, как во льду во время прилива, разделили экипаж на маленькие группки, землячества со своими особыми интересами.

— Я знаю одно, — говорил Захаров, — сила офицеров в нашей слабости, а наша слабость в разделении. Каждый сам за себя. На этом не кончится, попомните меня.

И вот добыча мяса.

— Оружие нам! Я давно говорил! — свесившись с койки, кричит Сергунчиков. — Иначе подохнем!

— Добычу в общий котел. В первую очередь ослабшим. — Захаров за столом поправлял толстый фитилек в плошке с жиром. Он больше дымил, чем светил, и его время от времени подтягивали. Когда фитилек разгорелся, Захаров, усмехнувшись и как бы подшучивая, заговорил по-другому: —Тоже мне варево из нерпы. Кроме рыбьей вони — ничего.

Еще больше озлился Сергунчиков: издевается Захаров?

— Они будут обжираться, а мы подыхай?

— Пока каждый сам по себе — будут! — Захаров безотчетно вымещал на Сергунчикове свое недовольство экипажем: не поддержали его — и получайте! Общего промысла, как велит Архангельск, не будет. Каждый сам по себе!

А Сергунчикову не до счетов, не до шуток. Поднялся, волосы дыбом, словно кто потянул за них к потолку.

— И ты с ними заодно? Подбросили кусок?

— Раскрыл рот, — вспыхнул и Захаров. — Язык без костей, известное дело.

— У меня без костей, а твой костистый. Обезоружить надо было давно, а ты все «постепенно да постепенно», — не унимался взъерошенный Сергунчиков.

— Сходи попроси.

— Я просить не буду. Возьму — и конец. Сам говорил: на одном пароходе для всех один порядок. Говорил? А теперь? Разбить осиное гнездо! Обнаглели!

Стояли друг против друга, вздрагивая от гнева.

— Тиха, тиха, — шелестел сбоку усохший, сгорбившийся Яков. Постоянная улыбка на его лице слиняла, превратившись в жалкую гримасу.

— И ты заткнись! — до надсады в горле вопит Сергунчиков.

— Не трожь человека! — вступился Захаров.

Кричали обидные, жестокие слова и чем больше распалялись, тем больше были несправедливы. А Яков, растерянно моргая, хватал то одного, то другого за руки.

— Ах нехоросо! Зачем кричать?

Сергунчиков бросился на него с кулаками. Но тут же в защиту ринулся Захаров, с ближайшей койки соскочил еще кочегар. Общими усилиями Сергунчикова подмяли.