Приключения Альберта Козлова

— Если обманешь… Я тебе такую диверсию устрою, как в ставке Гитлера, — пообещал Рогдай. — Забожись, что не обманешь!

— Клянусь, — пообещал Муравский. — Помолчи, ради бога, ни себе, ни людям.

— Ладно, иди, — отпустил его Рогдай.

— Давай морду ему набью, — вдруг предложил Степа-Леша, — руки чешутся, и откуда такая вошь объявилась? К нам бы его в батальон морской пехоты под Одессу. Он бы на одной ноге быстрее забегал, чем на трех.

— Мальчики, мальчики, — умоляла нас Серафима Петровна, — пусть тянут линию. Мы не в накладе, нам же легче. Пойдемте, чайку попьем.

— А где же мы лампочки достанем? Патроны, выключатель? — уже по-деловому рассуждал Рогдай.

— На базаре купим, — сказала Настенька.

— Где-нибудь отвинтим, — сказала Елка. — В гороно. Я видела. Там в коридоре три лампочки, я хотела залезть на стул, отвинтить, да мама не дала.

— Не позорьте меня, — взмолилась Серафима Петровна. — И что за дети пошли! Ты, — она погрозила Рогдаю, — инвалида Отечественной войны лягаешь, как будто он тебе ровня.

— Ровня, — огрызнулся Рогдай. — Я с ним на одно поле… Да я с ним и разговаривать-то не хочу. Самозванец.

— А ты, — она строго посмотрела на Степу-Лешу, — сразу кулаки в ход пускаешь. Что с вами делать! А мои-то, мои девочки, в облоно, в самом облоно чуть лампочки не вывинтили. Это же воровство чистой воды, бандитизм. Чтоб у меня… Я с вами поговорю, ох, поговорю я… Педсовет устрою. Чтоб у меня…

— Поняли, — согласился Рогдай. Он быстро вскипал, но еще быстрее отходил. Он умел каяться. Нашкодит, только возьмут за шкирку, сразу делает покаянное лицо — и начистоту. И обезоруживает, потому что повинную голову меч не сечет. Тактик.

Не солоно хлебавши мы вернулись домой. Серафима Петровна и девчонки начали готовить обед — столовались мы коммуной. И вообще у нас был дружный, единый коллектив.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

в которой приходится продавать неразменный бушлат.

Легче было раздобыть исправную гаубицу с полным боекомплектом, чем достать обыкновенные электрические лампочки в каких-нибудь несчастных сорок свечей. Магазин электротоваров — такого понятия не было в обиходе.

— Все потому, — дал объяснение Степа-Леша, который умел обращаться с электрооборудованием, — что лампочки имеют свойство — они лопаются.

— Взрываются? — спросила тихо Елочка.

Из фланельки мать ей сделала теплое платьице темно-синего цвета. На ногах были чуни с опорками, но чуни крепкие, в них пройдешь по любой луже, ног не замочишь. Елка увязалась за нами. Мы рыскали по городу и в конце концов пришли на базар. Постараюсь его описать, потому что базар сорок третьего года был особенным.

Если зайти с Пушкинской, то попадаешь в сутолоку торговок газетами. Цена номера рубль. Газеты покупали не для чтения, газеты шли на курево. Каждая газета имела особенность. Так, «Правда» рвалась вдоль строки, «красная звезда» поперек. Махрой звонко торговали инвалиды. Табак был вырви глаз. Пробовать разрешалось. Брали щепотку, заворачивали в свою газету, потому что инвалиды газет не держали.

Слева шумел толчок.

Человека встречали у входа. Подлетали несколько инвалидов и без обиняков спрашивали:

— Чего несешь? Покажь.

Человек, ставший, сам того не подозревая, участником драмы, глотал воздух и показывал. Кофту, или отрез, или обувку, часы… Калеки разглядывали вещь на свет, щупали, нюхали, как оценщики, и назначали цену ниже себестоимости. Названная цена обсуждению не подлежала. Если участник-зритель не соглашался отдать по дешевке, он отдавал через два часа дешевле. К нему подходили по очереди и хаяли вещь: «Дырявая, затасканная, никому не нужная»… Если к человеку пытался прорваться настоящий покупатель, его не подпускали, говорили, что вещь краденая, или просто объясняли: «Не лезь». «Часовщики» работали с напарником.

— Продай за тысячу, — подходил к «часовщику» напарник.

— Тысячу! — кричал весело «часовщик», выискивая среди толпы человека с деньгой. У барыг был нюх на таких людей, своеобразный талант. — За тысячу…

— Анкерный ход… Золотой баланс, ручной работы машина, — тирада полностью относилась к оторопевшему прохожему, который на секунду остановился, чтобы послушать, о каком таком золотом балансе кричат.

— Товарищ, — обращался к нему, как к мировому судье, «часовщик», — погляди, какая машина! Погляди, погляди, за это деньги не беру.

— Нашел, кому показывать, — вмешивался «возмущенный» напарник. — Да он трактор от будильника не отличит.

— Отстань, сам не можешь отличить паровоз от ходиков. Гляди, гляди, товарищ. — Часы в руки не давались. Так дети дразнят котенка бумажкой, привязанной на ниточке. — Золотой баланс. Пятнадцать камней.

— И двух не хватает, — подыгрывал напарник. — Один снизу, другим ударить.

— Отойди! — заходился «часовщик». — Я тебе за пять тысяч не продам, а этому человеку за шестьсот отдам. Потому что он понимает. Глянь, глянь, послушай, слышишь, как тикают?

— Да у него денег нет, — подначивали простака.

— Да он пришел подштанники купить.

— Проспоришь.

— Я знаю, кому предлагаю, — говорил «часовщик». — Конечно, у него выпить не на что.