И вдруг лорды написали Оливеру коллективное письмо, в котором предлагали похерить прошлые обиды и вернуться на родину. Лорды чистосердечно признавались, что сами–то в течение достопамятного чаепития изрядно надрынкались и лишь поэтому затыкали Оливеру рот. Письмо пришло в ленинградское отделение Союза писателей.
И вот однажды вечером в дверь нашей квартиры позвонились двое в одинаковом штатском. Они предъявили Оливеру удостоверения, и ему ничего не оставалось, как пригласить гостей в гостиную. Мама вывела меня в кухню, я уселся на пол и принялся корпеть над кубиками. Мама стояла у окна и курила.
Поеживаясь под испытующими взглядами гостей, Оливер прочитал письмо. Его спросили, не считает ли он предложение лордов беспардонной провокацией. Беседа длилась несколько часов, мама за это время выкурила пачку «Беломора», я тоже нервничал, чуя неладное, хныкал, не удавалось составить простейшие слова.
Потом гости попрощались и удалились. Бледный папа вошел в кухню.
– Эмилия, – пролепетал он, – мои верлибры… кажется, мои верлибры станут достоянием советской словесности…
– Боже мой, какой ужас, – сказала мама.
Переломлена пополам папиным сообщением, она села на табурет и закрыла лицо руками.
– «Ленинградская правда», – бубнил Оливер, глядя мимо мамы, – скоро опубликует мои верлибры с доброжелательным предисловием критика Дурнова. В эти часы советские товарищи по перу работают над эквивалентным эхом моего стиха для советского уха…
Я ничего не понял, кроме того, что случилось нечто невероятно постыдное, громко заплакал, уронил кубик.
Мама взяла себя в руки, а меня на руки, усыпила укачиванием.
И лишь много лет спустя узнал я, что в тот вечер Оливер под диктовку гостей написал резкую отповедь лордам, в коей противопоставил ихнему кризису культуры принципы социалистического реализма.
На следующий день одно стихотворение моего папы было действительно опубликовано в «Ленинградской правде» – с портретом и пояснением, что вот, де, живет в нашей стране прогрессивный английский поэт, подвергавшийся на Западе преследованиям и попросивший у советского правительства политического убежища, и живет прекрасно, пишет стихи, какие хочет, печатает их в центральной прессе. Портрет получился ужасным: прилизанный улыбающийся Оливер – в пиджаке и с галстуком, а перевод убедительно продемонстрировал богатство рифменных ресурсов советской словесности.
Также Оливеру предложили читать лекции по теории верлибра в помещении городского Лектория. Раз в неделю и за довольно приличные деньги.
Через месяц Оливер уволился с предприятия и начал готовиться к лекциям. Ему было разрешено пользоваться источниками в отделении иностранной литературы при Публичной библиотеке, куда он поначалу и ходил ежедневно – просиживал там часами, конспектировал, размышлял. Книги были, правда, все старые, двадцатых–тридцатых годов. Для ознакомления с текущей литературой требовалось специальное разрешение Первого отдела, каковое выдавать не спешили.
И вот настал день, когда он впервые вошел в зал Лектория, чтобы поделиться с предполагаемой аудиторией соображениями о перспективах развития английского верлибра. Зал был плохо освещен и, фактически, пуст, лишь в первом ряду сидели человек пять в одинаковых костюмах, и кто это такие, Оливер понял сразу, – конечно, его работодатели (они же и кураторы).
Выйдя на сцену и узрев специфические физиономии этих любителей поэзии, Оливер мгновенно почувствовал тошноту, у него задрожали руки и ноги, холодный пот, смешиваясь с горячим, заструился между лопаток. Он подумал с горькой усмешкой: «А чего же ты еще ждал, жалкий конформист?»
Стараясь ступать как можно тверже, подошел к трибуне, раскрыл тетрадку с конспектами и сказал сиплым от волнения голосом:
– Дорогие товарищи… – «О my God, ну и рожи, даже матросики на бриге «Уоллес» выглядели не такими дебилами, а ведь это соль здешней земли, рыцари революции, идальго от идеологии. Неужели вон тот, в центре, похожий на шимпанзе, будет слушать мою лекцию? Да он же уснет через пять минут, да он же… – Дорогие товарищи, разрешите в качестве вступления прочитать вам стихотворение, в котором я попытался предупредить сомнения относительно моей преданности единственно правильному учению… – Оливер, что называется, зарапортовался и, сообразив, что это ему не в плюс, перешел непосредственно к декламации.
Эклога
Одна из лучших, самых алых, зорь над лугом.
Вот ветр проносится с ему присущим звуком,
Вот слышно, как запел рожок (с погранзаставы),
А вот – совсем вдали – аукаются кравы.
Как метроном, попукивает кнут.
Как одуванчик, пролетает парашют.
Матерый диверсант под номером трехзначным,
Весьма довольный приземлением удачным,
Вдруг сильно побледнел и с видом дурака
Поспешно принялся ощупывать бока:
«Похоже, где–то я бумажник обронил…
Ворона! Ротозей! – так он себя бранил. Пропали адреса конспиративных явок!
Плюс боевой комплект отравленных булавок!
И денег пачка, чтобы с болтунами водку пить!
Все растерял! Shit! Fuck! Что делать мне, как быть?
Ползком обратно пробираться до границы?»
Шпион внезапно слышит свист цевницы.
Аврора Майер , Алексей Иванович Дьяченко , Алена Викторовна Медведева , Анна Георгиевна Ковальди , Виктория Витальевна Лошкарёва , Екатерина Руслановна Кариди
Современные любовные романы / Проза / Самиздат, сетевая литература / Современная проза / Любовно-фантастические романы / Романы / Эро литература