Приключения англичанина

Вот крадется на звук и сквозь кустарник зрит:

Как лампочка, огнь на земле горит,

Пред пламенем младенец прыгает, и видно, что – Ванятка;

За поясом кнута желтеет костяная рукоятка;

Глаза стеклянные; как мокрый мел, власы;

Как медный бубенец, на шее прыгают часы –

Двенадцать черных цифр в эмалевом кружке,

Но стрелок нет… Шпион от зрелища в тоске.

Понятно, совесть пред убогим нечиста.

Меж тем Ванятка вновь соединил уста

С отверстиями. Свистом инструмента упоен,

В слезах выходит из укрытия шпион!

Ванятка зраком, как зверок, сверкает.

«Ты, верно, душегуб?» Шпион опровергает

сужденье пастушка тем, что сдается в плен –

ручонки вверх, дрожание колен…

Он признает Ванятки превосходство над собою

И сетует на жизнь, обиженный судьбою:

«Вперяясь в белый лист бумаги

до помрачения зениц,

успел я только черновик отваги…

зачем секундные порхают стрелки птиц?

Кто ж в юности не мнил, что родился героем Таким, какого еще не было на свете?

Но задохнулся ангелоид

Под колпаком стеклянной тверди!

Еще присутствует чернильная отвага,

Но странен стихотворства труд усердный.

Не много знал, состарился однако.

Уже не юноша, а просто смертный…»

Так восклицает иностранец, вовсе не шутя.

Во все глаза безмолвствует дитя.

Оливер перевел дух и посмотрел на слушателей. Четверо, и правда, безмолвствовали и, кажется, спали с открытыми глазами, а вот пятый… пятый, похожий на шимпанзе, одобрительно улыбался и показывал Оливеру поднятый вверх большой палец. Не успел Оливер обрадоваться, мол, надо же, нашелся у него почитатель даже в этом одиозном ведомстве, как шимпанзе вскочил с кресла и полез на сцену.

– Молоток! – закричал он, подступая к Оливеру с распростертыми объятиями. – Почти по–русски насобачился! Даже в рифму!.. Дай–ка я тебя обниму, братишка…

– Простите… Право, не стоит… – пробормотал смущенный (польщенный!) Оливер.

– Да ладно, будь ты проще! Мы же не в Англии! – отвечал почитатель, а был он ростом не более четырех футов, кривоногий, с жестким черным бобриком, низким лбом и близко посаженными глазами. Сходство с приматом стало абсолютным, когда он, подпрыгнув, обхватил Оливера цепкими ручищами за шею и повис на нем, приговаривая: – Ну, здравствуй, здравствуй!

Шокированный Оливер попытался стряхнуть фамильярного меченосца, – сначала как бы невзначай, затем несколько более энергично – ничего не получилось, примат вцепился мертвой хваткой и знай твердил: – Братишка! Братишка!

Все–таки Оливеру удалось отодрать его от себя, и даже отшвырнуть, да так, что тот кувырком скатился со сцены, правда, ловко приземлился на ноги.

– Извините, я не понимаю… Что за панибратство… – сказал Оливер.

– Не узнаешь? Я же Алан Арброут! – чуть не плача воскликнул примат и, обернувшись к сидящим в первом ряду, пояснил: – А это братик мой Оливер! Вот и свиделись наконец–то!

Проснувшиеся кураторы с умильными улыбками переглядывались и толкали друга дружку в бока, изображая радость по поводу встречи двух братьев, которых жизнь сначала разлучила, а теперь снова свела при посредничестве самого гуманного в мире государства, вот оно как бывает, в жизни–то, почище, чем в романах.

– Какой еще Арброут? – резко спросил Оливер. – Не знаю я никаких… – Тут он осекся, дико воззрился на шимпанзе и вдруг закричал (визгливо, с истерическими нотками): – Прекратите надо мной издеваться! Мало вам, что в лагерь засадили, что не печатаете… Суки, п–па…

Шимпанзе ответил негромко, но так спокойно, что стало ясно: давешние плачущие интонации – всего лишь дурачество, юродство, если не насмешка:

– Ну–ну, не горячитесь, милорд. Преподавательница французского языка, мисс Боадицея Арброут, надеюсь, вам еще памятна? Не забыли, надеюсь, учительницу первую свою?

Оливер молчал, глядя в пол.

– Ну так вот, дорогой братец, – продолжал Алан Арброут, – матушка зачала меня от нашего с тобой батюшки, сэра Чарлза, и произошло это в замке Шелл–Рок, где она вынуждена была служить гувернанткой. Женщина с передовыми взглядами, она за гроши гробила здоровье в сырых и мрачных руинах! Ну что ты на меня уставился, Оливер? Да, это я, твой брат, Алан Арброут. Надо сказать, еле тебя отыскал в бардаке вашем российском. Хорошо хоть, товарищи помогли.

Последнюю фразу Оливер уже не услышал, потому что упал в обморок.

Пришел в себя в шикарном гостиничном номере (зеркала, полированная мебель, бархатные портьеры), на огромной кровати. Напротив, нога на ногу, расположился в кресле Алан Арброут со стаканом в руке. На прикроватной тумбочке стояли бутылка виски и телефонный аппарат.

– Ну что, очухался? – спросил Арброут по–английски. Боже, как давно Оливер не слышал родную речь. Дома они с Эмилией по ее инициативе давно уже разговаривали по–русски, а больше и негде было. – Ты как пьешь, со льдом или без?

Оливер сел, свесил ноги с кровати. Голова гудела – видно, при падении здорово ушибся.

– Кто ты такой? – спросил он, потирая затылок.

– Я ж тебе сказал, – засмеялся Арброут. – Не веришь? Вот ей богу.

– Мы же с тобой не похожи совсем…

– Ну и что? Ты похож на матушку, я – на батюшку, ха–ха–ха!

– А как ты оказался в России? И почему ты с ними… ну, с этими?