Приключения Аввакума Захова

Такой боли, как прежде, я больше не ощущал, но, должен признаться, что-то все же оборвалось в моей груди, осталась в ней какая-то тяжесть. Словно в душу вселилась тишина этого дома с его немыми комнатами, безлюдье грязной улицы, отвратительный холод осени… Это ощущение до сих пор сжимает мне грудь.

Старик положил флакон на место и задвинул ящик стола.

– В нем еще осталось несколько капель, – сказал он. –

Иногда я открою пробку, и. знаете, делается как-то веселей вокруг. Какой у них запах, бог их знает. Я никогда ничего не смыслил в духах. Но вы не делайте ошибочных выводов.

По ней, по жене, я не тоскую. Боже сохрани. Кстати, ее давно уже нет в живых. Я даже на похороны не пошел.

Более легкомысленной и глупой женщины представить себе нельзя. Я уже говорил, что своим сумасбродством она выбила меня из колеи, но с ее уходом мне, кажется, стало еще хуже. Разумеется, я никогда не жалел о том, что мы расстались с ней. Я читал лекции, написал кое-какие труды, слава богу, продолжаю работать. Только на один вопрос мне пока что не удается ответить: какое из двух зол больше

– праздный шум легкомысленной суеты или мертвечина так называемой мудрой тишины? А как вы считаете?

Аввакум пожал плечами. Профессор, видимо, очень долго молчал, накопившееся в его душе желание поговорить сделало его таким словоохотливым, что он был рад своему терпеливому собеседнику. Одиночество как бы роднило их, в этом отношении они были очень похожи друг на друга, и разница лишь в том, что Аввакум никогда ни перед кем не сетовал на свое одиночество, никогда никому не сознавался, как он несчастлив.

– У меня просто еще нет на сей счет определенной точки зрения, – ответил Аввакум. Но, увидев разочарованное лицо профессора, почувствовал к нему жалость, подобную той, какую испытывают люди, говоря неправду безнадежно больному человеку. Он добавил: – Все это, мне кажется, слишком субъективно. Для одного шум бедствие, а другой не выносит тишины. Все зависит от характера человека, от характера его занятий, от того, где он работает.

Шум и тишина – понятия относительные.

Профессор задумался.

– Ваш ответ не отличается оригинальностью, – заметил он. – На портрет у вас хватило догадливости, а сейчас вы рассуждаете, как великовозрастный гимназист. А вы, собственно, по какому делу пожаловали ко мне?

– Хотел проконсультироваться, – улыбнулся Аввакум.

Он положил перед профессором листок бумаги с нерешенной задачей, сообщил ему, что часто «для души»

занимается математикой, что эта задача его очень увлекла, но ему никак не удается установить, в чем его ошибка. А

так как он живет на этой же улице, то решил зайти по-добрососедски к профессору как к крупному специалисту, в надежде, что тот ему поможет.

– А кто это вам сказал, что я такой специалист? –

спросил профессор.

– Латунная табличка на двери вашего дома, – ответил

Аввакум.

– Иными словами, вы имеете обыкновение засматриваться на двери чужих домов?

– Но ведь табличка для того и существует, чтобы ее читать! – смеясь, заметил Аввакум. – К тому же она единственная на нашей улице и невольно обращает внимание.

– Возможно, – рассеянно согласился профессор. Он оторвал глаза от листка и ткнул в него пальцем: – Здесь линейное преобразование пространства сделано правильно, но, раскрывая скобки, вы допустили детскую ошибку –

забыли умножить второй множитель правой части равенства на вектор… Вот поглядите! – помолчав, профессор продолжил: – А еще вы станете утверждать, что шум лучше тишины, да? К черту ваш шум! Факты не в вашу пользу.

Когда вы ломали голову над этой задачей, в соседней комнате гости вашей супруги пили крепкий ликер и танцевали твист или еще какой-нибудь дикарский танец. Ведь правда же?

– Но я не женат, – улыбнулся Аввакум.

Да, его соседняя комната была так же пуста и мертва, как и та, в которой он работал. Он входил, окунаясь в ее тишину, и им овладевало такие чувство, будто он погружался в глубокий темный омут с ледяной водой.

– Все равно, – сказал профессор. Он, казалось, начинал нервничать. – Тогда у вашей молодой хозяйки были гости, гремел патефон или магнитофон и молодое поколение топало своими копытами, так, будто стадо взбесившихся баранов. И вы, конечно, забыли умножить второй член уравнения на вектор. Я вас понимаю и сочувствую вам, случались и со мной подобные вещи. A propos15, вы решаете ребусы?

– Изредка, – ответил Аввакум. С этим сварливым стариком надо держать ухо востро.

– Сейчас вы лишь изредка ими занимаетесь, – заметил профессор, – но придет время когда ребусы станут вашей страстью. При условии, однако, что вы не женитесь. И еще при двух условиях: если вы не запьете и не втянетесь в азартные игры.

– Позвольте, – сказал Аввакум. Ему вовсе не хотелось давать повод для поспешных суждений. – Вы судите обо мне слишком опрометчиво, основываясь вероятно, только лишь на собственном опыте.

Профессор остановил на нем взгляд, и на его посиневших губах появилась виноватая усмешка.

– Я не хотел вас обидеть.