Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям

Фенест. Надобно вам сказать, мы с младшим Поластроном[48] взялись за дело с большим умом: он вытянул из своего братца двести пятьдесят франков – само собой, бордолезских[49] – в счет своей законной доли, я же разжился двадцатью пятью пистолями у моего кузена, епископа Эрского[50]. Ну-с, разрядились мы как могли, запаслись рекомендательными письмами и прошениями к королю и спустились по Гаронне в Бордо. Там, в «Красной шапке»[51], повстречали мы одного знатного дворянина – я, болван, не удосужился спросить, как его звать! Стали мы набиваться ему в попутчики до Парижа, но он отвечал, что едет на почтовых перекладных. «Что это за почтовые такие? – спросил я. – Почтой, что ли, их в Париж отправляют?» Тогда он разъяснил нам, как ездят на почтовых, и я, сочтя, что это прекрасный способ путешествовать, просил его распорядиться, чтобы нам также оседлали лошадей. Он велел своему лакею привести пару на станцию, а мы, замечу вам, как раз тем утром вырядились в отличные белые, тонкого полотна, штаны. Знакомец наш весьма любезно и подробно растолковал нам, почему для такой езды необходимо надевать ботфорты и класть подушечку на седло. Мы, признаться, между собою втихомолку посмеялись над ним, а заодно и над всеми уикалками[52], этими дураками с кашей во рту. Итак, мы с Поластроном протрусили кое-как полсотни верст до Корбон-Блан[53], и там покровитель наш приказал купить нам обоим твердые стремена – ехать без них дальше не было никакой мочи. В Гросле[54] мы прибыли чуть ли не замертво, а в Сен-Сибардо[55] я приметил, что форейтор и лакей хихикают; глядь, а мои белые штаны все как есть в крови, – оказалось, шпенек от стремени воткнулся мне в ляжку, а я сгоряча и не почуял. Что до моего приятеля, бедняга был вовсе плох: он жаловался, что от такой езды у него причинное место огнем горит, а потому сидел на лошади, как кот на заборе. О том, чтобы передохнуть и закусить, и речи не было – знай погоняй! В Эгр[56] мы прискакали оба в лихорадке и без полушки за душой (денежки-то мы растрясли еще раньше); пришлось терпеть до Вильфаньяна[57], где наш знатный курьер повел нас к Лекоку[58], подарив три пистоля на двоих. Этот самый Лекок принял нас с распростертыми объятиями и, представьте, оказал гостеприимство задарма (да и еще бы ему нас обдирать – он один будет побогаче десятка наших баронов вместе взятых, доходу у него четыре-пять тысяч экю, не меньше). Одно только досадно – пыль в глаза пустить не умеет!.. Мы уже слегка очухались от скачки, когда прибыл граф де Мерль[59]. Будучи влюбленным, а оттого в веселом расположении духа, он пригласил нас к себе в попутчики, дабы придать блеску своей свите, а потом, в Пуатье, даже велел купить нам обоим по превосходному широкому плащу. На полпути между Ла Тришери[60] и Шательро[61] встретился нам курьер с пятью лошадьми – с тех пор я его частенько видывал, рыжего черта! Граф скинул плащ, дабы выставить напоказ свой наряд; я решил последовать его примеру. «Эй ты, бездельник, – сказал я форейтору, – возьми-ка мой плащ!» Он взял и бросил его перед собою на седло вместе с одеждою Поластрона и двух других кавалеров, и лишь на следующей станции мы спохватились, что плащи-то наши уехали, пиши пропало! Известно, что беда одна не ходит: в Босе[62] все лошади оказались нанятыми для господина де Ла Варенна[63], которому некстати вздумалось путешествовать, и графу поневоле пришлось расстаться со мною в Анжервиле[64], дав мне деньжонок, с тем чтобы я назавтра догнал его. Тут вышла у меня стычка с форейтором из Гийербаля[65], которого обругал я мошенником – так уж у нас водится. «Сами вы мошенник!» – отвечал он мне. Я было кинулся к нему, намереваясь отколотить рукояткою шпаги, но шпага моя, как на грех, запуталась в портупее. Едва этот подлый трус смекнул, что мне ее не достать, он вытянул меня кнутом, да так прежестоко – ремень намертво захлестнул мне шею! Уф, башка господня! Я свалился наземь, оглушенный ударом, и не успел опомниться, как негодяя уже след простыл, а хуже всего то, что лошадь моя ускакала за ним следом. По счастью, на ней не было никаких моих пожитков. Делать нечего, подобрал я стремя (упал-то я вместе с ним) и отправился дальше на своих двоих. Ну, я вовек не забуду, как тащился через холмы Этампа[66] по песку и камням. Спасибо, стремя сослужило мне добрую службу: я выставил его напоказ, чтобы все встречные-поперечные видели, кто я таков. Хотите верьте, хотите нет, но когда я наконец добрел до «Трех мавров»[67], мне пришлось сорвать с себя брыжи, до того у меня в глотке пересохло. К вечеру подобралась веселая компания, а после ужина подходит ко мне какой-то замухрышка и спрашивает, не перекинусь ли я с ним в карты. А мне только того и надобно: в свое время я перенял множество карточных штучек у лакеев монсеньора де Роклора[68]. Они меня обучили играть короткой и длинной картой, подтасовывать колоду, передергивать, крапить, натирать пемзою и метить рубашку. При них я здорово насобачился прятать карты под мышку, в рукава и в шапку, заменять их или незаметно подметывать. Уф, башка господня! Ну и влип же я в историю! Мой новый знакомец – а звали его Монтезон – нагрел меня, как младенца, на все три пистоля, подаренных мне курьером; слава Богу, у него еще хватило совести заплатить за мой постой и ужин. Вслед за чем он сам поделился со мною секретом, как подкладывать ртуть в козырную масть, чтобы взять туза или двойку. Немудрено, что утром я встал с левой ноги, отыскал свой хлыст и стремя и отправился в Париж, имея всего восемь су в кармане. Однако по дороге я преважно размахивал хлыстом и, где только мог, выставлял его напоказ, а встречным приказывал поторопить там, сзади, моего форейтора. Как видите, стремя сгодилось мне дважды, не говоря уж о хлысте – кабы не он, нипочем бы мне не сыскать себе жилья, а так я встал на квартиру, хоть и не без труда, в предместье Сен-Жак[69]. Но вот когда я пошел разыскивать монсеньора графа, тут пришлось мне туго: сколько ни справлялся я у прохожих, где он живет, эти наглецы только хохотали в ответ. Вспомнилось мне что-то об арбалетах[70], но Бог его знает, верно ли я понял. Сунулся я было к служанкам да лакеям, но стоило мне только рот раскрыть, как они принимались горланить: «Эй, деревенщина вонючая! Держи его!» – да так усердно, будто кричали: «Слава королю!» Вот таким-то манером я и прибыл ко двору.