Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

– Это мне напоминает случай с пани Гузвичковой, – сказал Швейк. – Её муж был выбран городским советником, и она решила отпраздновать это событие устройством большого вечера. Она пригласила десять гостей, купила двенадцать котлет, приказала прислуге изжарить их и подать на стол к ужину с картофельным салатом. Из приглашённых пришло только девять. Ну, каждый взял себе по котлетке, а двенадцатая осталась сирота сиротой на тарелке, и хозяйка ею угощает каждого. Но гости, все люди интеллигентные, с хорошим воспитанием, отказывались. Конечно, они были голодны. Ведь известно, что такое городские советники – им по быку мало! Но они не подавали и вида и только рассказывали о том, как они будут работать на благоустройство Праги, и вдруг – хлоп! Электричество потухло. Пани Гузвичкова звонит прислуге, чтобы та принесла лампу, ну, а пока что им пришлось сидеть в темноте. И вдруг в столовой раздаётся страшный крик. В этот момент вспыхивает электричество, и перед глазами всех предстала ужасная картина: пани, прикрывая котлету, держала на тарелке руку, в которую было воткнуто десять вилок! Да, такие вещи в темноте случаются; вот так и у нас – темно, да к тому же мы – слепые. Теперь, братцы, тихонько давайте расходиться.

Едва они разошлись, как Баранов, узнав, что печёнка съедена, принялся колотить на кухне повара.

Пощёчины, которые Баранов закатил повару, оказались роковыми для вороватого начальника. Повар пожаловался в Будслав, где воинский начальник разъяснил, что печёнка после лечебной процедуры должна быть отдана пленным, и послал об этом донесение в Витебск; через неделю чиновника отозвали и на его место назначили полковника Александра Алексеевича Головатенко.

НОВОЕ НАЧАЛЬСТВО

Новому начальнику рабочей роты судьба не особенно-то улыбнулась. В мирное время он вёл весьма неопределённый образ жизни, а после мобилизации был призван в чине полковника в армию, из которой двадцать лет тому назад по экономическим соображениям (долги) должен был выйти в отставку.

Новый призыв в армию был последней улыбкой счастья для старого полковника, но вскоре его начали преследовать неудачи. Полк, которым он командовал на фронте, немцы забрали целиком, без единого выстрела, и он, случайно сохранив свою жизнь на благо России, должен был предстать перед военным судом. После суда его назначили комендантом какой-то консервной фабрики, консервные коробки которой, в результате его махинаций с мясом, приходили на фронт полупустыми. В конце концов его вновь вызвали в Петроград на исповедь. Но и на этот раз суд «снизошёл» к нему, и его вновь назначили начальником двухсот оборванных, работавших на постройке дороги пленных.

В Островок он приехал ночью и, приняв командование, сейчас же вытряхнул бедного Баранова из занимаемого им помещения, а рано утром его денщик искал по всей деревне цыгана-парикмахера, чтобы тот остриг и побрил приехавшее новое начальство, прежде чем оно решило представиться роте.

Напрасно Швейк отказывался, уверяя, что он бреет только себя. Денщик взял его за шиворот и потащил за собою:

– Ты не пойдёшь, а полковник мне морду разобьёт, – говорил он.

В хате, где помещалась канцелярия начальства, Швейк застал нового коменданта в одних кальсонах, вешавшего на стенку портрет царя. Швейк взял под козырёк, и Александр Алексеевич благосклонно сказал:

– Здравствуй.

– Так что пришёл побрить вас, – улыбаясь как можно приятнее, заявил Швейк.

Полковник холодно посмотрел на него и повторил:

– Здравствуй!

– Кроме того, ваше высокоблагородие, я остригу вас, – ещё вежливее ответил на новое приветствие начальства Швейк. – Я умею – в мирное время я стриг собак в Праге. Стричь я буду лучше ножницами, а то машинка больно рвёт.

– Здравствуй! – очень холодно повторил начальник, а потом заорал: – Вон! Выйди и приди снова, как тебе полагается!

За занавеской, прикрывавшей в углу постель полковника, что-то зашевелилось; было слышно, как кто-то зазевал, а потом показались руки, по которым Швейк сейчас же узнал женщину. Он засмотрелся в угол, и полковник снова заорал на него:

– Что же ты, не слышишь? Вон! И приходи сюда как человек!

За дверью Швейк подверг себя всестороннему осмотру. Все было в порядке: бритва в футляре, мыло в коробке, ножницы в целости. Может быть, полковник ожидал, что он придёт с полотенцами? Швейк побежал домой. Перед дверью снова осмотрелся, посмотрел даже на себя в зеркало, а потом на сапоги.

«Не попал ли я, Иезус-Мария, в г…?!» Он постучал три раза в дверь.

– Войдите, – раздалось внутри сразу два голоса: бас и сопрано.

Он вошёл. Полковник сидел на постели, на которой лежала растрёпанная девица, нисколько не стыдясь того, что у неё обнажена грудь.

Швейк стал во фронт, отдал честь, и начальник снова благосклонно сказал:

– Здравствуй!

Швейк вытянулся в струнку.

– Осмелюсь доложить, господин полковник, ваше высокоблагородие, что пришёл, ваше высочество, остричь и обрить согласно приказу.

– Марш назад, за двери! – заорал полковник, и Швейк вылетел, говоря сам себе:

«И чего это, ради всего святого, старый пердун от меня хочет?»