Приключения Буратино (тетралогия)

– То есть у вас грозофо́бия, ваша светлость?

– Бронтофо́бия будет вернее именовать этот неду́г.

– То есть можно сказать, что бронтофобия, отягощённая энофили́ей, завели вас в это место и время?

– Если вы намерены возобновить допрос, господин комендант, то на этот раз я отвечу. Да. Это именно так, – она покаянно склонила голову. – Когда мне было восемь, разразилась гроза. В открытое окно кухни влетел огненный шар. Я находилась в главной башне. Здание тряхнуло так, что моя любимая фарфоровая кукла выпала у меня из рук и у неё откололась голова. Потом оказалось, что убило кота и покалечило кухарку. Но более всего мне было жаль куклу… С тех пор я боюсь грозы и спасаюсь от этого страха вином.

Леди Маргарет грустно усмехнулась. Она казалась ему совершенной, но он никогда не смотрел на неё как на женщину, скорее как на произведение искусства.

Как на кресло герцога, которое выглядело как трон. Подлокотниками у него служили золотые грифоны, а спинка и седалище были обиты кожей с брюха красного дракона. Когда Закари стоял в каминном зале сегодня, у него в голове проскочила шальная мысль: посидеть на этом кресле. Он тут же прогнал её, сочтя глупой и недостойной. Также недостойно и самонадеянно было бы вожделеть герцогиню. Как не пожелал он залезть на герцогское кресло, точно так же не помышлял он ни о чём подобном и в отношении герцогини.

Дабы избежать ненужных разочарований, Закари всегда старался адекватно оценивать свои шансы на успех у женщин. Ещё совсем недавно, будучи ратником, он претендовал на любовь фермерских и бюргерских дочерей, а иной раз и жён, но чаще всего кабацких шлюх. Став рыцарем, он ещё не успел избрать даму сердца, но уже начал присматриваться иногда даже к баронессам… Но герцогиня! Нет. Пока это не его уровень.

Он почувствовал, что пауза в беседе неловко затянулась, в замешательстве встал и пробормотал:

– Ваша светлость, благодарю вас за честь вкусить в вашем обществе этого великолепного вина, но я должен возвращаться к своим обязанностям.

– Закари, я приказываю вам остаться и налить ещё, – произнесла герцогиня нарочито капризно. – Пойдёте, когда я вас отпущу.

Игривое настроение герцогини несколько озадачило рыцаря. Это было сказано столь многообещающим тоном, что у Закари ёкнуло в груди. Он наполнил кубки и осмелел настолько, что предложил такой тост:

– За вашу красоту, леди Маргарет! Она – самое главное богатство герцогства. И если бы сотня злоумышленников покусились на этот капитал, я вступил бы в бой и бился бы до победы или смерти.

– Скорее второе, мой друг. Вы вообще отдаёте себе отчёт? Стократное преимущество противника не оставляет вам никаких шансов. И мне бы тогда, мягко говоря, тоже не поздоровилось… Не разумней было бы всё-таки убежать?

– Мне? Убежать с вами?

– А почему бы и нет? – задумчиво произнесла она.

Сердце заплясало в его груди.

Пригубив, он хотел было поставить кубок на стол, но её рука помешала это сделать.

– До дна, рыцарь. До дна!

Когда Закари опустил от уровня глаз порожний кубок, неожиданно для себя не обнаружил Маргарет на месте. Она стояла в трёх шагах с очень решительным видом. Повела плечами, и балахон упал к её ногам.

– Я люблю вас, госпожа! – искренне вырвалось у него.

– Каков молодец… Хватит этой «госпожи» и «вашей светлости». Зови меня просто Гвиневе́ра. И давай на «ты», а то я не смогу расслабиться.

Он поднялся навстречу и пролепетал, стараясь сдерживать дыхание:

– Но Маргарет… а как же герцог?

– Это для всех остальных я Маргарет, а для тебя буду Гвиневерой. А ты моим Ланцелотом, – она пьяно, но обворожительно захохотала. – И помни. Если верность сохранить не получилось, придётся хранить тайну.

6. День 3-й.

Самым страшным наказанием для пронумерованных обитателей ульев было лишение гипносна, которое можно было получить за нарушение трудовой дисциплины или общественного порядка.

Как привидения бродили такие «лишенцы» по улицам, не в силах уснуть без усыпляющего газа в своих обесточенных саркофагах. Пропуск одного сеанса ещё можно было вынести и вернуться к нормальному режиму жизни. Но если больше… На вторые, максимум третьи сутки они начинали набрасываться на прохожих, тогда их отлавливали и сдавали в реабилитационные клиники. Там они быстро отказывались от антисоциальных мотивов в поведении и твёрдо уясняли, что такое профессиональная этика.

За систематические и серьёзные преступления можно было получить лишение навсегда. Эта мера была подобна смертной казни. Пчела сначала отучается от гипносна, потом из-за неизбежной бессонницы теряет способность работать и, как следствие, перестаёт получать пищу. А когда становится опасной для окружающих, ей даже не пытаются помочь, а усыпляют, как собаку, без дара «Последнего сна».

Некоторые «лишенцы» уходили из города и становились «изгоями». Их никто больше не видел, и, наверное, конец их был печален; без работы и порции пластиковой каши разве долго протянешь? Даже если они находили способ выжить, сохранить рассудок у них бы не получилось, по слухам, они сходили с ума максимум за неделю…