Приключения человека, похожего на еврея

— Хороший диван венгерского гарнитура, почти новый, шкаф в прошлом году купили, письменный стол буковый. Возьмите! — просила она.

— Нет, Люся, не надо нам ничего.

— Возьми, пригодится. Хорошие вещи. Очень хорошие. Давай съездим, посмотришь. Мне больше некому предложить. Продашь кому-нибудь. У нас просто времени нет.

— Нет у меня таких денег! — воскликнула Катя.

— Сколько есть?

— Сто пятьдесят, и то не мои.

Вот как! Все же маленький загашник у нее был! Что ж, хранила она эти денежки не для себя, а для маленького, для семьи. Я не был удивлен.

— Дай сто пятьдесят и бери что хочешь! — почти кричала Люся. — Прошу тебя, умоляю! Ночью мы бежим из Минска, а денег нет. Совсем нет!

Когда-то они хорошо дружили. И в гости друг к дружке ходили-забегали, и в кино вдвоем выправлялись, оставив нас с Алесем на кухне с рукопися­ми, а то и бутылкой водки. Познакомили их мы с Катей. Алесь тоже пописы­вал стихи и рассказики, как-то мы опубликовались в одном номере журнала «Нёман», и это нас сильно сблизило. Оба они уже побывали в браке, оба так ожглись, что и думать о новом союзе хоть с кем не хотели. Но по закону вежливости Алесь пошел проводить ее, а на другой день вскочил в нашу квартиру с очумелыми глазами, раскрытым ртом. «Телефон. Она. Теле­фон.» — бормотал на пороге. Оказалось, проводил до подъезда, а просить свидания не решился и телефон не взял. В результате всю ночь ходил вокруг ее дома. «Дайте телефон!» — «Успокойся, — сказал я. — Дадим телефон». Не прошло и четверти часа, как опять раздался звонок в дверь. Теперь на пороге стояла Люся с блуждающим взором. Катя догадалась о причине раннего визита без слов и просто открыла дверь на кухню, где мы с Алесем пили чай. Естественно, что с этих дней и началась ее с Катей дружба. Но сейчас ничего, кроме смертной тоски, не было в лице Люси. Ну а в лице Алеся — глухое смирение: пусть будет так, как предначертано в печальной Книге Судеб.

В общем, мы отдали ей сто пятьдесят долларов. Вечером я на верхнем багажнике моих «Жигулей» перевез огромный диван, затем письменный стол, съездил за стульями. Не смог забрать только шкаф. Забили барахлом всю нашу небольшую квартирку. Правда, вещи привезли в самом деле хоро­шие. Катя даже сказала: жаль, не забрали шкаф. Надо было забрать, а позже продать. Впрочем, осталось многое: стол обеденный, кухонные шкафчики, двуспальная кровать.

Да, вещи кое-как разместили, но сто пятьдесят долларов — тю-тю.

Эй, Арнольд!

Животик у Кати рос не по дням, а по часам. Я сбрасывал одеяло и с удо­вольствием смотрел на него, поглаживал. Ей это нравилось, теперь собствен­ная нагота ее не смущала, она улыбалась и таким образом поощряла меня. «Может, у меня будет двойня? Ты бы хотел или нет?» — «Не знаю, — отве­чал я. — Уж как будет». Однако, скорее всего, не хотел: уже куплена коляска на одного ребенка, понадобится еще одна кроватка, не говоря уже о всяких пеленках-распашонках. Но будь что будет. В те времена у нас еще не опреде­ляли, один ребенок или два, мальчик или девочка. Но неужели я через полгода стану отцом, а Катя мамой? Очень интересно. И как бы странно.

Интересно, что отношение общества к беременности в разные времена разное. Сегодня женщины до последних дней никак не скрывают от взоров публики беременность, слышал я, что так же было во Франции в XVII или XVIII веке, — там даже подкладывали тряпичные куклы под пояс, чтобы показывать беременность, а вот во времена нашего детства и отрочества женщины носили просторные халаты, платья, некоторые даже специальные бандажи, чтобы не обращать на себя внимание.

Известно, отношение общества, да и родителей, к рождению ребенка тоже бывало разным, чаще всего желанным, а случалось, и нежеланным, например, в голодные годы. Нынче время относительно тех времен более-менее благо­получное, голодомора все же нет и не предвидится, и родители оповещают коллег и знакомых о таком факте, устраивают посиделки («адведки», говорят у нас в Беларуси), а мужская часть — порой и пьянки после рождения первен­цев. Однако нам до такого события еще надо дожить.