Приключения доктора Скальпеля и фабзавука Николки в мире малых величин

Его друг — неразлучный, благодаря канату, — описывая и руками, и ногами, и носом те же сложные параболические движения, не выявлял огромной радости по поводу изменившегося положения вещей. Как-никак, возраст Николки обладал перед его возрастом известной привилегией — в смысле более легкой приспособляемости к многообразным случайностям их новой жизни. Эти случайности, пожалуй, даже успели войти в кровь и плоть Николки, словно он их всосал с молоком матери и, кроме истинного удовольствия, ничего другого не доставляли. Скальпель, наоборот, по свойствам своего организма, скорей был склонен к консерватизму; например, он всегда предпочел бы пребывание в мягкой жировой яме тому безрадостному и бесперспективному полету, который они совершали теперь, кувыркаясь, подобно цирковым клоунам, и ударяясь то о дырявое полотно рубашки, то о волосатую кожу пробудившегося хозяина. Собственно говоря, они снова (который уже раз!) проделывали свой старый, хорошо испытанный воздушный трюк, — разве только с некоторыми вариациями, привнесенными особенностями новой обстановки.

Тут, чтобы читателю не было странным, — как это, совершая столь часто свои необычные полеты, наши приятели до сих пор не сломали себе позвоночника, — необходимо замечание.

Дело в том, что, уменьшившись до размеров микроскопических существ, — существ, перед которыми даже едва заметная солнечная пылинка становилась громадной величиной, — Скальпель и Николка теперь так мало тяготели к земле, приобрели такую легковесность, что незаметные для нормального человека воздушные течения для них являлись мощными колебаниями и токами. Эти токи, исходящие от всех предметов с температурой выше температуры окружающего пространства, поддерживали приятелей при их падениях, ослабляли силу ударов и столкновений и всякое падение превращали почти в плавный, неопасный спуск.

Только исключительные обстоятельства, как например, гимнастика, которой слишком усердно занимался Сванидзе и которая вызывала вихревые колебания воздуха или сквозняк, могли причинить им некоторый вред. И то, падая на какой-либо предмет, они всегда встречали исходивший от него противный ток; последний служил тормозом всякого стремительного полета.

Теперь на пути их полета постоянно становилась полотняная рубашка; она, в конце концов, и приняла их гостеприимно, вернее, поймала одним из многочисленных своих отверстий.

— Стоп! — несколько с опозданием выпалил запыхавшийся врач. — Кажется, на этот раз мы отделались пустяками…

— Если не считать, что вы задели меня ногой по носу, — отвечал Николка, освобождая между тем голову, защемленную меж двумя волокнами и дрыгая в воздухе ногами.

Соединенными усилиями его неудобное положение через минуту было ликвидировано, и Скальпель поспешил принести извинения в своей неловкости, следствием которой явился распухший нос Николки.

Новая их станция находилась в двух шагах от кожи хозяина, который в это время свирепо сотрясался всем телом, совершая утреннее омовение лица. Сквозь рубашку проникал холодный ветер, а от тела, наоборот, несло жаром; и врач предложил перебраться на кожу, «так как сидеть голым меж двух крайних температур не особенно приятно, не говоря уже об опасности для здоровья…»

Они перебрались на кожу, поросшую знакомым уже им «бамбуком» и, найдя уютное, защищенное местечко — «в выходном протоке потовой железы» (пояснение Скальпеля), каждый по-своему отдался отдыху после утомительного полета: врач принялся размышлять вслух, Николка внимал ему безмолвно и изучал окрестности.

— Прежде всего, эти бамбуковые заросли, — говорил врач, — мы их видим не в первый раз. Это — пушок. Здесь он несколько гуще; значит, настоящий участок кожи реже подвергается внешним воздействиям, более защищен. Возможно, что это — спина или бок нашего хозяина. Этот пушок, как нам известно, покрывает кожу человека сплошным покровом, за исключением тех мест, которые служат человеку местами соприкосновения с внешним миром. Таковы: ладони рук, подошвы ног, губы — собственно там, где они окрашены, и другие незначительные поверхности…

— Для чего нужен человеку пух? — перебил Николка, привыкший мыслить, что каждому предмету имеется в природе известное назначение.

— О! Вопрос уместный! — с удовольствием отозвался врач, замечая, что Николка хорошо следит за его речью. — Но в этом случае ваше материалистическое миросозерцание не удовлетворится моим ответом.