Приключения Джона Дэвиса

— А ты, — откликнулся дервиш, — ты тигр Эпира, волк Тепелены, шакал Янины. Каждый твой шаг по ковру орошен кровью твоих братьев, детей или твоей жены. Ступая по земле, ты всякий раз попираешь могилу существа, созданного по Божьему образу и подобию, и оно бросает тебе обвинение в своей смерти. Но, визирь Али, подобного тому, что ты сотворил только что, еще не было. Даже день, когда ты приказал бросить в озеро семнадцать матерей и двадцать шесть детей, не сравнится с этим. Горе тебе, Али, ибо ты посягнул на мусульман; представ в этот час пред Богом, они обвиняют тебя. Льстецы твердят тебе о твоем могуществе, и ты веришь им, рабы лепечут, что ты бессмертен, и им ты тоже веришь; но горе тебе, визирь Али, ибо твое могущество рассеется при малейшем дуновении; горе тебе, дни твои сочтены, ангел смерти ожидает лишь кивка Владыки Небесного, чтобы поразить тебя. Вот что я хотел и должен был тебе сказать. Горе тебе, визирь Али, горе!

Наступило гробовое молчание, собравшиеся с беспокойством ожидали, какое отмщение последует за столь тяжким оскорблением. Но Али, сняв с себя подбитую горностаем мантию, набросил ее на плечи дервиша.

— Возьми этот плащ, — сказал он ему, — и молись за меня Аллаху; ты прав, старик, я великий и презренный грешник.

Дервиш стряхнул мантию с плеч, словно боялся запачкаться, прикоснувшись к ней, потом вытер о нее ноги и удалился сквозь толпу, и та в безмолвном трепете расступилась, давая ему дорогу.

В тот же вечер Али дал мне обещанные конвой и охранную грамоту, и на следующий день мы отправились в путь; нам предстояло пересечь всю Ливадию.

XXXIV

Двое из албанцев моего эскорта, состоявшего из пятидесяти человек, сопровождали в подобном же путешествии лорда Байрона и прекрасно его помнили. Мы поехали тем же путем, то есть самым коротким. Обычно на него уходило двенадцать дней, но не знающие усталости албанцы обещали проделать его за восемь. Действительно, уже на другой день мы ночевали в Вонице, оспаривающей у Анио честь считаться древним Акциумом; таким образом, за два дня мы проделали двадцать пять льё. Как ни устал я от дороги и как ни был озабочен конечной целью моей поездки, я все же взял лодку, чтобы переплыть залив и посетить Никополь. Дул попутный ветер, и лодочники сказали, что понадобится всего два часа, чтобы переплыть на ту сторону, хотя на обратном пути придется положиться на весла, а это займет значительно больше времени. Но при всем том днище лодки и мой плащ показались мне лучшим прибежищем, чем та комната, которую я оставил ради этой поездки.

По необычайному совпадению ночь со 2 на 3 сентября, когда мы пересекали этот тихий и спокойный сегодня залив, была годовщиной битвы при Акциуме; именно в это самое время тысяча восемьсот тридцать четыре года назад разыгрался спектакль, повергший в ужас многочисленных жителей, которые, словно собравшись посмотреть на грандиозную навмахию, столпились на столь пустынном ныне берегу. Тогда решались судьбы мира, и Антоний потерпел поражение; остатки его флота еще отбивались, а он уже бежал во след уплывающей Клеопатре, и с этого часа Октавиан в самом деле стал называться Августом.

Мы переплыли залив, и я какое-то время, словно тень, побродил среди развалин Никополя, города победы, воздвигнутого Августом в память о битве при Акциуме на том самом месте, где в утро перед сражением он, повстречав крестьянина с ослом, спросил имя животного, на что получил ответ на латыни:

— Меня зовут Евтихий, это значит «счастливый», а моего осла Никон, или «победитель».

Август, веровавший в предзнаменования, не мог не оценить и не запомнить этой встречи и приказал отлить две статуи для площади в Никополе: одна изображала крестьянина, другая — его осла.