Приключения Джона Дэвиса

Эта безумная скачка длилась с полчаса. Раз за разом сверкали молнии, и при голубоватом их свете, точно в сновидении, видны были бездонные, причудливо освещенные пропасти; у меня были ощущения, что мой конь не мчится по дороге, а перелетает со скалы на скалу. Я освободил ноги от стремян, чтобы в случае необходимости успеть броситься на землю. Едва я успел принять эту предосторожность, как почувствовал, что лошадь, нырнув головой вниз, повисла вертикально, как будто почва исчезла у нее из-под копыт. Какая-то ветка хлестнула меня по лицу. Машинально протянув руки и вцепившись в эту ниспосланную Богом опору, я увидел, как мой конь куда-то проваливается, а через секунду раздался звук — удар упавшего о скалы тела. Сам же я завис над пустотой.

Дерево, за которое я, к счастью, уцепился, было смоковницей, растущей в расселине скалы; ни одна тропинка не вела к нему, но благодаря неровностям камня мне удалось, рискуя двадцать раз низвергнуться в пропасть, выбраться на маленькую площадку, где я почувствовал себя почти в безопасности. Когда избежишь большой беды, мелким опасностям не придаешь особого значения. Я понял, что спасен, ибо мне оставалось бояться только бури.

Каждый всплеск молний озарял обступившую меня со всех сторон бездну и, не осмеливаясь сделать ни шагу во тьме, я оставался на уступе скалы. Дождь лил потоками, непрестанно гремел гром, и горное эхо не успевало повторять его удары, раздававшиеся над моей головою с грохотом, достойным самого Юпитера. О сне нечего было и думать, мне оставалось только крепко держаться на этой узкой площадке, изо всех сил стараясь справиться с головокружением. Я прислонился к скале и ждал. Ночь тянулась со страшной медлительностью. Среди громовых раскатов мне послышалось несколько выстрелов, но я мог ответить только криками, так как мои пистолеты остались в седельной кобуре, а крики терялись в жутком грохоте урагана.

К утру гроза утихла. Усталость изнурила меня; я проделал сто тридцать льё за неделю без отдыха и почти без сна. В поисках места, где бы примоститься, я обнаружил камень, на который можно было присесть, и, хотя вода с меня текла ручьями, едва я опустился на него и прислонился к скале, как тотчас же погрузился в глубокий сон.

Открыв глаза, я подумал, что все еще сплю: над головой сияло чистое небо, предо мною простиралось лазурное море, а в четырех-пяти льё виднелся столь хорошо знакомый мне остров Кеос, куда я стремился из такого далека и где меня ждали Фатиница и счастье.

Обрадованный и вновь полный сил, я поднялся и принялся искать тропу, что могла бы вывести меня к берегу. Подойдя к краю площадки, в двухстах футах подо мною я увидел мою разбившуюся лошадь; ее труп поток постепенно увлекал в сторону моря. Невольно вздрогнув, я отвернулся и обнаружил, что дорога, с которой сбился конь, проходит в тридцати — сорока футах у меня над головой. К ней можно было взобраться по плющу и кустам, покрывавшим поверхность скалы; не теряя ни минуты, не раз рискуя сорваться в пропасть, через четверть часа я сумел вскарабкаться туда и с облегчением вздохнул — тропа вела к морю.

Я бегом спустился к стоявшим на берегу рыбацким хижинам и нашел там моих людей; они думали, что я погиб, но, зная цель моего путешествия, на всякий случай пришли сюда. Их осталось только четверо: переводчик затерялся в горах, и о нем никто ничего не знал, а другой человек, переходя вброд поток, упал в воду и, по всей вероятности, утонул.

Снова щедро вознаградив моих спутников, я попросил дать мне лодку с самыми лучшими гребцами, каких только можно было найти. Тщетно ее хозяин уговаривал меня позавтракать вместе с его семьей, я настоял на том, чтобы лодку подали немедленно, и через несколько минут она была готова.

Получив по золотой монете сверх условленной цены, гребцы налегли на весла, и мы буквально полетели по водной глади. Кеос исчез из виду, заслоненный островком Елены, который казался с площадки, где я провел ночь, просто скалой, но едва мы обогнули его южную оконечность, как желанный остров снова возник перед нами. Вскоре стали проясняться и подробности: ранее невидимые дома, вытянувшиеся полукругом вдоль гавани, затем дом Константина, часто снившийся мне; сейчас он был похож на точку, но по мере нашего приближения все яснее проступал из оливковой рощи своей белизной и сероватыми тростниковыми ставнями. Теперь я уже смог разглядеть окно, откуда Фатиница приветствовала нас по приезде и во время отъезда. Я встал на носу лодки, вынул платок и, как она почти год назад, принялся размахивать им, но, судя по всему, Фатиница отсутствовала: ставни были закрыты и на мой сигнал не последовало ответа. Я начинал волноваться, ибо дом показался мне лишенным жизни, пустынной была дорога, ведущая к нему, никого не было и у подножия окружавшей его стены — все это напоминало огромное надгробие.