Приключения Джона Дэвиса

— Господи, помилуй… — только и успел вымолвить бедняга: узел остановил его молитву, тело повисло в воздухе. В это же самое мгновение прогремел пушечный выстрел и на верхушке грот-мачты развернулся флаг правосудия. Все было кончено: Дэвид был мертв.

Едва печальная церемония завершилась, все удалились и на палубе остались лишь те, кого к этому обязывала служба, и двое морских пехотинцев, оставленных охранять труп казненного в течение часа. Через час они обрезали веревку и сняли тело. Все это время Боб ожидал у подножия грот-мачты.

Верный своему слову, он поднял, словно ребенка, тело друга и отнес его на нижнюю палубу, чтобы подготовить к погребению, как и обещал. Несколько матросов предложили ему помощь в этой скорбной работе, но он отказался. В четыре часа пополудни приготовления были завершены. Барабанная дробь вновь созвала всех на палубу. Матросы с несвойственной им медлительностью, один за другим, бесшумно, словно призраки, возникали из люков.

Согласно обычаю, тело было завернуто в холст гамака и заботливо зашито. К ногам Боб привязал мешок с песком вдвое тяжелее обычного, чтобы труп быстрее опустился в морские глубины. Достойный матрос положил тело на доску и поставил ее на шкафут; вперед выступил корабельный священник. Людской суд свершился — пришел черед святого дела религии. Смерть стала искуплением, не было больше преступника, перед нами лежала лишь бренная оболочка, над которой будут вознесены молитвы.

На эту торжественную и скорбную церемонию наложила свой мрачный отпечаток и окружавшая нас обстановка. Солнце едва блеснуло на западе и тут же опустилось в море, бросив на его поверхность широкие фиолетовые полосы; свет мерк с обычной для южных широт быстротой. Экипаж обнажил головы, священник открыл молитвенник, и каждый благоговейно и безмолвно выслушал заупокойную службу, и каждый повторял ее про себя начиная от слов: «Я есмь воскресение и жизнь, — молвил Господь» и до «Мы вверяем тело его морской пучине».

Раздалось всеобщее «Да будет так!». Боб приподнял доску; зашитое в холст тело скользнуло в сомкнувшиеся над ним волны, и корабль величественно отошел, стирая бороздами кипящей за кормой пены круги, расходившиеся от падения трупа несчастного Дэвида. Это событие ввергло команду в глубокую печаль, и она еще не изгладилась из наших сердец, когда через десять дней мы подошли к Мальте.

XII

Не успел корабль войти в гавань победоносного города, называемую Английским портом, как его окружили лодчонки, груженные дынями, апельсинами, гранатами, виноградом и берберийскими фигами. Торговцы на разные голоса расхваливали свой товар, и их выкрики звучали так разнообразно и на таком причудливом наречии, что вполне можно было вообразить себя среди туземцев какого-нибудь дикого острова из южных морей, если бы перед нашими глазами не вставала Мальта — одно из чудес человеческой цивилизации. Мальта — это скопление обожженного кирпича, нагроможденного, казалось, на вулканический пепел.

Я не стану говорить о великолепных укреплениях, делающих Мальту неприступной. Это они заставили Каффарелли, который посетил их вместе с Бонапартом и французскими офицерами, удивленными своей легкой победой, воскликнуть: «Знаете, генерал, получилось весьма удачно, что гарнизон сам открыл нам ворота!»

Любой план, на который будет угодно взглянуть читателю, расскажет ему больше, чем самые красноречивые описания, но ни один план не в силах, так же как и я (сколько бы я ни верил в свой талант рассказчика), дать точную картину дебаркадера города Валлетты. Даже наша форма, снискавшая себе повсюду столь великое уважение, с трудом открывала нам проход сквозь толпу торговцев, приготовлявших свой кофе чуть ли не у нас под ногами, женщин, бегущих за нами с корзинами фруктов в руках, продавцов воды со льдом, оглушительно кричащих «Acqua para»[9], и едва прикрытых лохмотьями нищих, что, стоя с протянутыми шляпами, образовывали нечто вроде барьера, преодолеть который можно было лишь на манер Жана Барта. Впрочем, эта профессия, несмотря на конкуренцию, очевидно, была прибыльной: каждый нищий завещал сыну место, занимаемое им на strada[10] — пути, который ведет от порта к городу, подобно лорду, завещающему свое место в верхней палате. Даже само имя этого уголка, где происходила наследственная передача собственности, казалось, предназначило его исключительно тем, кто его занимал: это был знаменитый «Nix mangare». Ученым стоило бы большого труда объяснить происхождение столь причудливого названия, но я опережу их. Какой-то старый арабский нищий, не знавший ни итальянского, ни мальтийского языка, научился обращаться к прохожим со следующей фразой: «Nix padre, nix madre, nix mangare, nix bebere», что означает: «У меня нет ни отца, ни матери, ни еды, ни питья». На матросов, изо всех стран света прибывающих на Мальту, такое сильное впечатление производила почти трагическая интонация, с которой он произносил слова «Nix mangare», что они стали обозначать ими ступени, на которых бедняга имел обыкновение заниматься своим промыслом.