Приключения Джона Девиса. Капитан Поль

Матушка водила меня по всему дому, я видел свой птичник в такой же исправности, как прежде, и так же населенный добровольными пленниками, грот капитана, навсегда оставшийся любимой целью его прогулок, наконец, озеро, мое прекрасное озеро, которое некогда казалось мне морем, а теперь прудом. Все это было на своем месте, в прежнем виде. Я сравнивал все, что со мной в один год случилось, с этой однообразной, безмятежной жизнью, и мне казалось, что все это был долгий бред, в котором мне представлялись и страшные видения, и милые образы.

Матушка моя была так же взволнована, так же расстрогана, как я: ей все не верилось, что это перед ней ее милый сын, которого, как она думала, она лишилась навеки. Она обнимала меня, прижимала к своему сердцу и начинала ни с чего хохотать и без причины плакать, потом вдруг меня останавливала, смотрела мне прямо в лицо и говорила, что я очень скоро вырос, сделался настоящим мужчиной. Мне было тогда восемнадцать лет, и правда, в последний год я много пережил.

Наконец мы пришли в гостиную, и тут я должен был рассказывать свои подвиги и приключения. Я остановился на смерти Борка и прибавил, что с тех пор жил на греческих островах до того времени, как получил письмо, в котором матушка говорила мне, что я могу возвратиться в Англию.

Батюшка решил, что мы на третий день поедем в Лондон. Приговор, вынесенный мне, был не позорен, но все же приговор, и батюшке хотелось, чтобы я как можно скорее смыл с себя это пятно.

Матушка поехала с нами. Она так долго не видела меня, что ей больно было бы опять и так скоро отпустить меня от себя, притом здоровье ее позволяло не бояться путешествия, особенно в хорошей карете. Что касается того, чем кончится мое дело, в этом никто из нас не сомневался.

По приезде в Лондон мы прежде всего отправились в адмиралтейство, я объявил, что добровольно предаюсь в руки правосудия, и просил назначить тюрьму, в которую я должен идти, или обеспечение, которое надо представить. Лорды согласились принять обеспечение, но поскольку «Трезубец» крейсировал в это время в проливе Ла-Манш, то для пересмотра прежнего приговора надо было, чтобы корабль возвратился, а он должен был еще пробыть в отсутствии с месяц или месяца полтора. Это промедление чрезвычайно огорчало меня, но оно было совершенно неизбежно.

Мы прожили все это время в Лондоне. Я совсем не знал этого нового Вавилона, но как он ни любопытен, я не мог изгнать из сердца моего беспрерывное и глубокое беспокойство, которое меня мучило. Прошло уже четыре с лишком месяца с тех пор, как я уехал с Кеоса, а горесть разлуки всегда падает всей своей тяжестью на того, кто остается на месте. Что делала, что думала Фатиница, единственное из всех моих восточных видений, которое глубоко запало мне в душу и беспрестанно было у меня перед глазами?

Наконец было получено донесение, что «Трезубец» вошел в гавань Портсмута, адмиральский корабль был там же, а потому решено было произвести там и суд. Мы сразу же выехали из Лондона: время было для нас так дорого, что я не хотел терять ни минуты.

Несмотря на все мое нетерпение, приготовление к производству суда длилось целый месяц. Наконец давно желанный день наступил. Батюшка не хотел отстать от меня и нарядился в свой контр-адмиральский мундир, а я надел снова мой мичманский, которого не носил уже со смерти Борка.

В семь часов утра с адмиральского корабля раздался пушечный выстрел и сигналами дано было знать, что военный суд соберется в девять часов. Мы отправились туда в назначенное время. На корабле меня сразу же посадили под караул, и капитаны, назначенные членами суда, стали приезжать один за другим. Их принимал отряд морских солдат.

В половине десятого суд собрался и меня позвали. Я вошел в зал совета. В верхнем конце длинного стола сидел в президентских креслах адмирал, по правую руку его был капитан-обвинитель. Шестеро других капитанов поместились по старшинству по трое с каждой стороны стола. На другом конце, против адмирала, сидел судья-адвокат, а я, как обвиненный, стоял возле него без шляпы.

Прежнее дело было отложено в сторону, и начато новое судопроизводство. Я был обвинен в том, что убил на галатском кладбище английского офицера без вызова с его стороны. Следовательно, мне надо было только доказать, что я не зарезал Борка, напав на него врасплох, а убил на дуэли. О нарушении субординации не было и речи.

Я молча, почтительно выслушал обвинение. Потом потребовал позволения говорить и рассказал просто и спокойно, как было дело, попросив только, чтобы для оправдания моего спросили кого-нибудь из офицеров экипажа «Трезубца», я не указывал ни на кого в особенности, предоставляя судьям призвать кого им угодно.

Судьи положили снять показания с капитана Стенбау, второго лейтенанта Троттера, мичмана Джеймса Перри, боцмана Томсона и еще с четырех матросов. Свидетелей против меня не было ни одного.