– Я сказал бы, что сердце мое отдано, и что сверх того я дал слово: а вы же, батюшка, всегда учили меня, что честный человек – раб своего слова.
– И что же тогда?
– Выслушайте меня, батюшка, и вы, матушка, – сказал я, став на колени и взяв их обоих за руки. – Богу известно, да и вы сами знаете, что я всегда был почтительным и усердным сыном. Расставаясь с Фатиницей, я обещал ей вернуться через три месяца, потому что хотел дождаться в Смирне благословения, о котором теперь прошу вас. Я только что собирался писать вам, как получил ваше письмо. Матушка приказывала мне ехать сразу же и говорила, что умрет с тоски, если я не скоро приеду. Я решился в ту же минуту, выехал из Смирны, не повидавшись с Фатиницей, не простившись, не написав даже, я был уверен, что она совершенно полагается на мое слово. Я поехал – и вот я у ваших ног. Согласитесь, что я до сих пор вполне жертвовал любовью привязанности моей к вам. Будьте же, батюшка, и вы добры столько же, как я покорен вам, и не ставьте моего сердца между страстной любовью к Фатинице и глубоким уважением к вам.
Батюшка встал, покашлял, повторил свою арию, прохаживаясь вокруг комнаты и поглядывая на гравюры, наконец остановился против меня и сказал:
– И ты говоришь, что эта девушка может сравниться с твоей матерью?
– Никто не может сравниться с матушкой, – сказал я, улыбаясь, – но, клянусь вам, после нее Фатиница больше всех других женщин приближается к совершенству.
– И она согласится покинуть отечество, родных и приехать сюда?
– Она все для меня покинет, а вы и матушка замените ей все, чего она лишится.
Батюшка еще три раза, посвистывая, обошел вокруг комнаты, потом опять остановился и сказал:
– Ну, ну, хорошо, посмотрим.
Я бросился к нему.
– О нет, нет, батюшка, ради бога, теперь же. О, если бы вы знали, я считал минуты с таким же нетерпением, как приговоренный к смертной казни, который ждет помилования. Вы согласны, вы согласны, батюшка?
– Э, братец, – вскричал отец мой с неизъяснимым выражением нежности, – да разве я тебе когда в чем-нибудь отказывал?
Я вскрикнул и кинулся в его объятия.
– Ну, ну, потише, ты меня задушил, – сказал он. – Дай мне, по крайней мере, полюбоваться на моих внучков.
Я выпустил из рук батюшку и побежал к матери.
– Матушка, благодарю вас, и этим я вам обязан, вы разгадали своим сердцем сердце моей Фатиницы. Вам я обязан был счастьем в детском возрасте, вам же обязан буду им и в зрелых летах.
– Если так, – сказала она, – так сделай же что-нибудь и ты для меня.
– О, только прикажите, матушка!
– Я тебя почти совсем не видела. Проживи с нами еще месяц.
Это было очень просто, но между тем сердце мое сжалось и дрожь пробежала по всему телу.
– Неужели ты мне откажешь? – сказала она, сложив руки и почти с умоляющим видом.
– О нет, матушка! – вскричал я. – Но дай бог, чтобы то, что я теперь почувствовал, было не предчувствием.
И я прожил в Уильямс-Хаузе еще месяц.
Глава XXXII
В это время, как нарочно, ни один корабль не отходил в Архипелаг, да и вообще на восток шел один только фрегат «Изида», который вез командира королевского корсиканского полка, полковника сэра Гудсона Лоу в Бутринто, откуда он должен был отправиться в Янину. Я выпросил позволения ехать на этом корабле. «Изида» везла меня не прямо туда, куда я так торопился, но, попав в Албанию, я мог, благодаря письму лорда Байрона к Али-паше, получить конвой, проехать Ливадию, добраться до Афин, а там сесть в лодку и отправиться наконец на Кеос. Мы решились дождаться в Портсмуте отправления «Изиды», наконец фрегат вышел в море, через двадцать семь дней после обещания, данного мною матушке, и через восемь месяцев с тех пор, как я покинул остров Кеос. Я был уверен в Фатинице, как она во мне, и теперь ехал, чтобы уже никогда с ней не расставаться.
В этот раз погода тоже чрезвычайно нам благоприятствовала. Через десять дней по выходе из Портсмута мы были уже в Гибралтаре и останавливались там только для того, чтобы запастись водой и отдать депеши. Потом мы сразу же снова пустились в путь, оставили Балеарские острова слева, прошли между Сицилией и Мальтой и наконец увидели Албанию – «страну скал, кормилицу людей бесстрашных и безжалостных, откуда крест изгнан, где возвышаются минареты, где бледное полулуние блестит в долине, посреди кипарисной рощи, окружающей каждый город», – как говорит Байрон.
Мы вышли на берег в Бутринто, и, пока мои спутники делали приготовления, чтобы достойным образом явиться к Али-паше, я взял только проводника и сразу же отправился в Янину.