– Я взяла эту паршивую колбасу, я, да простит меня Бог! Но потом у меня это из головы вылетело… Клянусь, забыла!..
– Вот, вот! – крикнул ей Эмиль. – Забывчивым очень полезно посидеть в волчьей яме – сразу память возвращается! Рыть волчьи ямы совсем не глупая затея!
Всю дорогу до приюта Командирша бежала не останавливаясь. Войдя в дом, она никак не могла отдышаться. Все её подопечные давно уже спали на своих жалких коечках. И больше всего Командирше хотелось, чтобы никто из них сейчас не проснулся. Поэтому она вошла в комнату на цыпочках, крадучись. В жизни она ещё не ходила так бесшумно!
Все старики и старухи были целы и невредимы. Командирша на всякий случай их пересчитала – да, все на своих местах. Но тут она вдруг бросила взгляд на столик у кровати Амалии и обомлела… О ужас!.. Она увидела настоящее привидение… Сомнений быть не могло – привидение, хоть и очень похожее на поросёнка… Ах, каким оно было страшным в лунном свете!..
Пережить столько за один вечер оказалось явно не под силу Командирше – она глубоко вздохнула и как подкошенная рухнула на пол. Так лежала она без чувств, не проявляя никаких признаков жизни, пока не взошло солнце и не заглянуло в окно приюта для бедных и престарелых.
В этот день на хуторе Катхульт ждали родственников с хутора Ингаторп. Но как Свенсонам принять гостей после пира, который устроил Эмиль старикам и старухам из приюта? В доме хоть шаром покати! Впрочем, свинина с картошкой, да ещё в луковом соусе, – такое блюдо не стыдно подать и самому королю!
Но после отъезда родственников мама всё же написала в заветной синей тетрадке: «Бедный мальчик, он весь день просидел в сарае. Конечно, он очень добрый, но, может быть, он всё-таки чуть-чуть тронутый».
Листок этот был весь в пятнах, словно на него капали слёзы.
Итак, жизнь на хуторе Катхульт шла своим чередом. Зима прошла, наступила весна. Эмиль, как водится, частенько сидел в сарае. В остальное же время он играл с сестрёнкой Идой, скакал на Лукасе, возил молоко в город, дразнил Лину, болтал с Альфредом и с утра до вечера озорничал. Он так преуспел в этом, что к маю на полке в сарае стояли уже сто двадцать пять смешных деревянных человечков.
У Альфреда, хоть он и не озорничал, тоже были свои огорчения. Он никак не мог решиться поговорить с Линой и твёрдо ей сказать, что вовсе не намерен на ней жениться!
– Пожалуй, мне всё же придётся тебе помочь, – сказал как-то Эмиль, но Альфред и слышать об этом не желал.
– Это надо сделать очень осторожно, – отвечал он. – Чтобы её не обидеть.
Альфред был из тех, кто и мухи не обидит, поэтому он искал способ как можно более вежливо высказать Лине всё, что накипело у него на душе. Но в один прекрасный вечер, в понедельник, в начале мая, когда Лина сидела на крылечке и, как всегда, ждала его, он решил, что момент для объяснения настал. Он выглянул во двор из окна своей каморки и громко крикнул:
– Эй, Лина! Я давно собираюсь сказать тебе одну вещь!
Лина смущённо засмеялась. Она подумала, что Альфред наконец собрался с духом сказать ей то, что она так давно ожидала от него услышать.
– Что, милый Альфред? – спросила Лина нежным голосом. – Что ты хочешь мне сказать?
– Вот мы с тобой толковали тут насчёт женитьбы… Слышь, что ль?.. Так вот… Плевать я хотел на это дело с высокого дерева…
Да, именно так и сказал Лине бедняга Альфред, и ужасно, что мне приходится повторять тебе эти слова, потому что меньше всего я хочу учить тебя грубым выражениям – ты и без меня их знаешь предостаточно. Но ты должен иметь в виду, что Альфред всего-навсего неграмотный парень из Лённеберги и с него другой спрос. Он думал-думал и не смог придумать ничего более учтивого и вежливого. Вот и всё.
Но Лина, оказывается, ни капельки не обиделась.
– Ах ты бедненький, тебе плюнуть захотелось? – сказала она. – Так полезай на высокое дерево!..
И тут Альфред ясно понял, что ему никогда не удастся отбиться от Лины. Но в этот вечер ему всё же хотелось быть свободным и счастливым, и он отправился с Эмилем на озеро ловить окуней.
Вечер был такой прекрасный, какие бывают только весной в Смоланде. Цвела черёмуха, пели дрозды, звенели комары, окуни отлично клевали. Эмиль и Альфред сидели рядышком и глядели на поплавки, которые покачивались на сверкающей водной глади. Они почти не разговаривали – им было и без того хорошо. Так сидели они с удочкой в руках, пока не зашло солнце, а это значит – до утра, потому что было время белых ночей и утро начиналось сразу же, как только закатывалось солнце. Потом они шли домой. Альфред нёс в ведёрке пойманных окуней, а Эмиль свистел в дудочку, которую Альфред ему вырезал из тростника. Шли они по лугу, тропинка вилась между берёзками, уже одетыми нежно-зелёной листвой. Эмиль так громко свистел в дудочку, что сонные дрозды подскакивали на ветках. Вдруг он умолк и вынул дудочку изо рта.
– Знаешь, что я завтра сделаю? – спросил он.
– Небось уж что-нибудь да выдумал! – сказал Альфред.
Эмиль снова приложил дудочку к губам и засвистел ещё пронзительнее. Он шёл, свистел и напряжённо о чём-то думал.