— Как красиво, — прошептала она. — Извечная борьба двух стихий: воды и суши. Волны бьют о скалы и кричат от боли. Прислушайся, это не шум прибоя, это — стон.
— Скалы тоже кричат.
— Нет, они скрипят зубами.
Лейла повернулась ко мне и рассмеялась.
— Ты совсем не изменился. По–прежнему соглашаешься с каждым, но думаешь, зачастую, иначе, делаешь не так, как тебе советуют, хотя все уверены, что ты внял наставлениям. Быть может, я поэтому полюбила тебя.
— Не надо, — грустно сказал я.
Она опустила глаза.
— Но почему? Я думала…
— Нет, Лейла, нет. Я позвал тебя не поэтому.
Я нежно прибрал ее к себе и поцеловал. Она не сопротивлялась, но и не ответила. Я отпустил ее и вздохнул:
— Мне плохо, Лейла, очень плохо. Я не могу тебе всего объяснить и потому выслушай меня не перебивая.
Она чуть–чуть склонила голову в легком кивке.
— Похоже, я скоро останусь без средств на существование.
В ее глазах вспыхнул ужас, но я продолжал, понимая, что если сейчас не скажу всего, потом может не оказаться времени.
— И все же я кое‑что приберег. Помнишь виллу на Канарах? Она теперь твоя, только не возражай.
— Нет, Сайрис, — запротестовала она. — Я не приму от тебя такого подарка.
— Примешь. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь и не посмеешь отказать.
— Сайрис, объясни мне…
— Нет.
— Но если тебе так плохо, почему бы нам вместе не отправиться на Канары.
— Потому что я не смогу жить с тобой под одной крышей, — сухо ответил я, хотя прекрасно осознавал, что делаю больно. Но я также понимал, что если сейчас смалодушничаю, то Лейла непременно окажется вовлеченной во всю эту круговерть, а я еще не забыл, что произошло с Андерсом.
— Ты по–прежнему жесток, — сквозь слезы улыбнулась она, — но я всегда тебя понимала. Делай, как знаешь. И счастья тебе.
Я взял ее под руку, и так мы шли до самой джайгер–кабины. Молча.
Потом она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку.
— Прощай.
— Прощай, — ответил я.
В душе взрывались, коллапсировали звезды, превращаясь в черные дыры. Я ее никогда не увижу.
К вечеру с докладом снова пришел Синероуа.
— Все, — выдохнул он, — полный крах.
Я кивнул. Но он, не заметив этого, продолжал:
— Был момент, когда вроде бы положение стабилизировалось. Падение наших акций на всех биржах резко прекратилось.
— Все‑таки Генри сдержал слово, — подумал я.
— Но потом прошел слух, что аргедонцы собираются начать с нами войну. Их послам было объявлено в течение двадцати четырех часов покинуть Землю. После этого на бирже началась настоящая паника, и акция наших предприятий снова поползли вниз. Попытки остановить падение не привели ни к чему. Час назад…
— Не продолжай, — перебил я его, — час назад моя финансовая империя рухнула.
Синероуа опустил глаза.
— И что осталось в моем активе?
— Несколько тысяч наличными, вилла на Канарских островах, которую вы запретили закладывать, и космическая яхта «Орион».
— А остров?!! — я почувствовал, как бледнеют даже мочки ушей.
— Разумеется, — сказал Синероуа.
Мне показалось, что вакуум окутал меня подушкой Отелло. Я задыхался от пережитого только что волнения, хотя и осознавал, что все обошлось.
— Вам плохо, господин? — встрепенулся Синероуа.
— Нет, ничего, уже проходит.
— Может быть, вызвать врача?
— Не надо. Наверное, я просто устал. Я хочу лечь в постель.
Синероуа восхищенно смотрел на меня.
— Мне бы вашу выдержку.
У меня даже не было сил улыбнуться.
— Все приходит с годами, друг мой.
Мы решили не тревожить камердинера, и Синероуа сам помог мне раздеться и лечь в постель.
Пора отвыкать от этой привычки, подумал я. Скоро все придется делать самому: и одеваться, и зарабатывать деньги, и заботиться о хлебе насущном.
— Разбудишь в шесть, — сказал я Синероуа, прежде чем он ушел, и заснул.
Что мне снилось всю ночь, не помню, но уже под утро я увидел ЕЕ.
Я задохнулся от ослепительной красоты ее глаз, от созерцания ее нежной, словно лепесток розы, кожи.
— Ты не верил мне, — улыбнулась она. — Но я доказала тебе, что ты, как и все в этом мире зависишь от высших сил, руководящих вами. Ты лишился своего богатства, но это лишь первое звено в цепи твоих лишений. Последнее — будет являться твоим добровольным отказом от ЖИЗНИ.
— Ты ошибаешься, я никогда не сделаю этого, как бы мне не было плохо. Это — первое. А во–вторых, я еще достаточно силен, чтобы постоять за себя.
Она расхохоталась. И смех этот, казалось, сотрясал стены, раскачивал ложе подо мной, сотрясая воздух громовыми раскатами.
Я очнулся. Кристелонион находился рядом. Он был бледен и напуган.
— Землетрясение, сэр, — прохрипел камердинер. — Похоже, остров уходит под воду, уже затоплена пристань и нижние постройки.
Боже, она решила лишить меня острова, подумал я, вскакивая на ноги. Я действительно червь перед нею. Но что же делать?
Кристелонион схватил меня за руку и потянул вон из комнаты.
— Надо скорее добраться до джайгер–кабины, — закричал он, заглушая грохот трясущихся стен. — Вот–вот могут обрушиться потолки, и тогда нам конец.
Действительно, сверху на нас сыпалась пыль, мелкие камни и песок. Дышать было нечем, слабый свет ламп с трудом пробивался сквозь пелену взвешенных частиц.