«Приключения, Фантастика» 1995 № 04

– Нет, Нина, нет! Ты с ума сошла! – Борис Сергеевич неистово тряс головой, а глаза были прикованы к темному пятну, быстро расползавшемуся слева на жакете.

Он сам обмыл и похоронил ее. Он смотрел на маленькое темное отверстие над белой грудью, над самой чертой от купальника и видел совсем другое. Видел, как она встает с постели, идет к окну: дикая ярко-желтая луна рвется вместе с ночной прохладой и запахами моря сквозь тонкие занавеси. Темный силуэт, очерченный серебристым контуром, застывает, руки взлетают вверх, дергают шторы, вздрагивает грудь… пробитая пулей… Счастье… пробитое пулей. Восторг, пригвожденный свинцом.

Одиночество. И офицер с мешками под глазами, в нечищеных сапогах, который не знает и не хочет знать его горя, его ненависти. Он хочет Айвазовского – этот волшебный уголок РУССКОГО Черного моря. Ну что ж, он его получит.

Три дня Борис Сергеевич трудился над картиной – больше не было времени. Ровно столько ему отвели на экспертизу. Он рисовал украдкой, прислушиваясь к шагам автоматчиков у входа, вздрагивал от шума моторов проезжавших мимо автомашин. Вживался в образ, в прошлое, в мир, где ажурная пена, где изредка за спиной проезжает экипаж… Зазвучит женский смех. Ухо ловит его, ждет. Вот ответ: вторящий ему мужской. В нем слышны готовность и призыв. Готовность пойти на все, ради… Так и должно быть. Улыбка трогает губы художника. Тайнопись пола…

Стихают вдали смех и цоканье копыт, сквозь тишину и зной, сквозь мысли настойчиво пробивается шум прибоя. Море. Быстрый прищуренный взгляд на холст, затем вдаль. О море, море. Какое ты разное.

Лижет песок волна. Не волна – рука мужчины, ласкающая плечо возлюбленной. Сомкнутые пальцы медленно повторяют изгиб ее тела.

Шлеп! Маленькая волна-котенок, сделав короткий прыжок, падает на брюшко, разочарованно, недоуменно оглядывается, ища бантик на веревочке, которым ее поманили…

Волна-труженик, волна-крот. Словно пальцы, загибает свой гребень перед обрывом и роет, роет…

Поднялся ветер. О, здесь уже не до лирики, не до неги. Набычили лбы волны-сорванцы, несутся оравой, шумят, упоенные простором и молодой силой, толкаются плечами, бьют купальщиков в животы…

Километровые молнии встают над горами в черной ночи. Не знающая пощады стихия, битва! Безумные кони, грохот оружия, рев, стоны, вой, дрожь земли. Жизнь и смерть. Все в один клубок…

Зеленая стылость. Обрывки пенных кружев. Бесконечное зеленое бутылочное море. Осеннее, зимнее море…

Мыс вдали в дымке. Облако над горой. Уф, жарко. Пора возвращаться, устал, ломит виски, тело одеревенело от напряжения. Да, не забыть распорядиться, чтобы увеличили подвоз воды в город. Трудно Феодосии без воды.

Художник вздыхает, глядя на холст: море застыло в движенье. Начинает вытирать запачканные пальцы тряпкой. Вспоминается неожиданно давнее – Италия, Гоголь, Иванов, мучащийся над своим «Явлением Христа народу». Вспоминается, как чествовали его друзья, когда папа Григорий XVI решил приобрести его, Айвазовского, «Хаос» для галереи Ватикана…

– Ну что, долго еще?! – вновь окликает недовольный голос Боля. – Господин комендант устал ждать. Он начинает сомневаться, действительно ли вы являетесь таким первоклассным специалистом, каким я отрекомендовал вас. Хватит копаться! Поторопитесь! Господин комендант не ваш коллега и не оценит ваши глубокие раздумья, вздохи и позы. Он ценит свое время.

«Это – сигнал…»

– Сию минуту! – с торопливой угодливостью произносит художник. – Господин комендант хочет абсолютной гарантии, его не устроит, если в один прекрасный день выяснится, что я ошибся в спешке.

– Вы – шутник! То будет черный день. Для вас в первую очередь.

Негромкий короткий разговор на немецком языке.

– Ладно, работайте! Господин комендант подождет еще немного! Но побыстрее, времени нет!

«Ну вот и все», – Борис Сергеевич проводит пальцами по стеклу, словно приглаживая запоздало мазки там, где они могут выдать фальшь копии, встает со стула, спускается по крутой скрипучей лестнице.

Серые глаза, не отрываясь смотрят на него из-под лакированного козырька. Нервно напряженные ноздри, между приоткрытых губ желтые прокуренные зубы. Нога закинута за ногу, в правой руке покачивается стакан с коньяком, в левой – дымящаяся сигарета.

Боль тоже смотрит на него. Словно врач, помогающий впервые поднявшемуся после долгой болезни пациенту, незримо поддерживает его под локоть, контролирует естественность каждого шага, жеста.

Художник останавливается перед комендантом, протягивает картину. Тот не спеша берет ее, разглядывает. Потом обращает холодные глаза к художнику и что-то произносит по-немецки. И хотя Борис Сергеевич не знает языка, он понимает – его спросили: подтверждает ли он подлинность полотна.

– Можете не сомневаться, господин комендант. Это – подлинник, – отвечает он твердо.

Боль переводит, и комендант удовлетворенно кивает. Затем неторопливо расстегивает нагрудный карман френча и, вынув несколько смятых бумажек, кидает их на стол подле стеклянной фляги, в которой еще наполовину осталось коньяку, щелкает по ней ногтем и говорит что-то Болю.