«Приключения, Фантастика» 1995 № 04

– Ба, ба, ба! Горислава, да неужто это ты? Тебя и не узнать! Неужели ты ради нас так нарядилась? – Добровест, всегдашний весельчак и шутник (наверное потому и были они с Пленко друзья не разлей водой) поймал девушку за руку. Взяв сестру за плечи, он поворачивал ее то вправо, то влево. – Какой жемчуг у тебя в косе! Поди заморский? И кто же тебе его подарил?

– Кто, кто, знамо кто! Жених! – подхватил игру брата Буривой. – Да и не к нам она бежала, а на встречу с женихом. А на пристани случайно очутилась, заблудилась, видно.

– Балда, – засмеялась Горислава. – Оба вы балды, – она поочереди расцеловала братьев. – Я же люблю вас, хоть вы надо мной и смеетесь!

– Да что с тобой, Горислава? – Добровест был искренне удивлен. – Никогда тебя не видел такой.

Какой, такой? – тормошила его Горислава. – Ну скажи, какой? – ей не стоялось на месте и она будто пританцовывала вокруг брата.

– Ну не знаю, – Добровест никак не находил нужного слова, – счастливой что ли?

– А я и впрямь счастлива! – радостно воскликнула Горислава.

– Отчего же ты счастлива! Что нас провожаешь надолго что ли? – не понимал ее Добровест. – Неужели мы тебя так своими насмешками задели, что ты счастлива нас целый год не видеть?

– Да нет, – разъяснил ему Буривой, – влюбилась. Правильно я говорю, Горислава? – девушка в ответ только счастливо засмеялась.

Подошел Вышеслав с Вершко. Вышеслав был старшим из братьев. Ему как и Пленко исполнилось тридцать, только слов он на ветер зря не бросал. Чаще был серьезен и молчалив. К Гориславе относился по отечески. Жизнь ведь она такая, не станет Гостомысла и будет старший брат сестре в отца место. Но сейчас и он глядя на сестру улыбнулся.

– Ты и впрямь, Горислава, никак влюбилась? – он обнял девушку и, не дожидаясь ответа, обернулся к младшему, Вертко, грустно повесившему голову. – Ты, брат, не кручинься. Киев от тебя никуда не уйдет. Как стоял на Днепре, так и будет стоять.

– Может его кручина и не о Киеве? А о киевлянках, – вставил с ехидцей Буривой.

– А они красивые? – спросила Горислава у старшего брата. Ее не занимали всякие мужские глупости как война, охота или торговля. Ей нужно было знать главное.

– Да как тебе сказать, – озадаченно поглядел на нее Вышеслав. – Не знаю. Разные они, есть и красивые, а есть и не очень.

– Но красивых больше, – Буривой хитро подмигнул Добровесту и продолжал. Ростом киевлянки высокие, осанка у них гордая, шаг легкий, идет что твоя лебедь белая плывет. Очи то у них соколиные, брови то у них соболиные, – не хуже заезжего песельника рассказывал Буривой, а Горислава думала: «Вот и хорошо, что князь Ратибор не берет Вадима в Киев. Нечего ему на этих киевлянок смотреть. А то наглядится на таких и меня забудет, – она перестала улыбаться и сердито насупила брови. – У-у, разлучницы!» А Буривой разливался соловьем, – лица то у них белые, как снег, уста то у них медвяные…

– Экий ты, Буривой, приметливый, – насмешливо перебил его Вышеслав. – Был то в Киеве всего один раз, а все успел рассмотреть, и очи, и брови, и уста медвяные.

– А что? – смутился Буривой. – И успел. Долго что ли…

– Вот и я о том же, – наставительно заметил Вышеслав. – Языком по пустому трепать не долго. А вот подумать сначала, оно бы и не помешало.

– Погоди, Вышеслав, – остановил его Добровест, – путь до Киева дальний. Еще успеешь поучить Буривоя уму-разуму. А сейчас прощаться давай. Вон уже и князь к своим лодьям пошел.

Вышеслав по очереди обнял Гориславу и Вершко.

– Ну, смотрите тут за отцом, помогайте ему во всем. Он уже старый.

– Когда же ждать вас назад? – хмуро спросил Вершко.

– Следующей весной, – ответил Вышеслав уже со сходен. – Когда лед сойдет, тогда и придем по большой воде.

– Будем ждать! Возвращайтесь, – махнула рукой Борислава.

– Чего привезти тебе из Киева, сестрица? – спросил Буривой, стоя на корме лодьи. – Шелку арабского или злата царьградского?

– А и то, и то привези, – ответила Борислава простодушно. – Я подаркам всегда рада.

– Ай молодец девка! – засмеялись на лодье ватажники*, сидящие на веслах. – От такой простым колечком не отдаришься.

Толпа на берегу заволновалась, прихлынула к самому берегу. Кто-то в толпе заплакал, запричитал. На девушку цыкнули: «Замолчи! Не хоронишь». Лодьи одна за другой отходили от берега. Было их около двух десятков. Половина с дружиной да ратными людьми из ладожан, половина купеческих. На середине реки они выстраивались длинной вереницей. Весла убрали, подняли паруса. Те с треском развернулись, набрав в тугую парусину попутного ветра, благо дул с Нево-озера. И расцвел широкий Волхов пестрою лентой парусов. Одни полосатые, где чередовались полосы простого отбеленного холста с ярко-красными, крашенными заморской краской-пурпуром, привозимой с далекого юга. Другие с нашитыми поверх полотна ликами Дажьбога-солнца. На передней лодье, поверх паруса, трепетал на ветру княжий стяг. По алому шелковому полотнищу скакал золотой тур, вышитый искусными руками матери Висты.