Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны

Неизвестный спокойно протянул свои документы этому простому фронтовику, который сопровождал двух офицеров. Но, в конечном счете, его взгляд столкнулся с взглядом Сюттэ, который следил за ним беспрерывно. В этот момент несказанное изумление захватило его: шея напрягается, показалось, удлиняется вдруг на несколько миллиметров, чтобы тотчас же снова вобраться в плечи; лицо побледнело, руки дрожали и уронили паспорт, который Доминик поднял, не говоря ни слова.

— Снимите вашу шляпу, — говорит Сен-Гобэн. Русский машинально повиновался. Он был лыс, действительно, лысину обрамлял только венец обильных вьющихся волос, что и делало его голову похожей на голову монаха, следующего обетам святого Бернара.

Добросовестность нашего информатора оказалась очевидной и я «мысленно» покаялся перед ним за все свои подозрения в его адрес.

Что касается русского, то он уехал в Париж на следующий день, как другие, под наблюдением, организованным должным образом парижским инспектором, который случайно возвращался из Берна в тот же день.

Но через две недели он вернулся и снова отправился в Швейцарию. Были ли у комиссара инструкции насчет него? Факт, что никто им не занимался. Но он сам сразу узнал Сен-Гобэна и несколько иронично помахал ему рукой, когда поезд тронулся.

Вскоре, Доминик Сюттэ был интернирован в лагере для гражданских лиц и мы больше никогда не собирались говорить о нем. Не один раз Сен-Гобэн и я, обсуждали эти волнующие факты, которые нам так никто и не соизволил объяснить — если объяснение вообще было возможно!

— Мы тут ничего не понимаем, — сказал он, — но в одном я уверен: кто-то, с очень длинной рукой, не хотел, чтобы карточки агентов разведотдела в Лёррахе попали к нам в руки, и именно этому и должен был помешать этот авантюрный приказ в духе Рокамболя — взорвать виллу, где разместился отдел немецкой разведывательной службы.

Все это происходило до той «большой чистки», которую через некоторое время начал старик Клемансо; тогда, как по волшебству, так долго проницаемая граница наглухо закрылась, несмотря на наше прикрытие. Знаменитые паспорта и пропуска на пересечение границы сиреневого и других цветов исчезли из обращения.

— Эти льготы нанесли нам огромный ущерб, — сказал мне однажды доктор Бюшэ, — и этот приказ Клемансо — одна из самых больших заслуг нашего «Тигра». Затем, со своим одерживающим снова верх скептицизмом, он добавил, пожав плечами:

— В конце концов, давайте не будем ничего преувеличивать; если бы в этой войне вместо немцев, нашим противником оказались бы англичане, я думаю, что Клемансо сыграл бы точно роль, в которой он сам упрекает Кайо. Потому что он всегда был человеком Англии. Возможно, именно этого хочет наш режим.

— То, что вы говорите так, доктор, ужасно для режима, и я спрашиваю себя, как вам удается при всем этом быть республиканцем!

— Ну, а кем вы хотите, чтобы я был? Разве вы перестали бы им быть?

— Что касается моей веры, — ответил я, не колеблясь, — то я всегда рассматривал республиканскую идею, sub specie[21], не aeternitatis, но nationis[22] и как источник французского патриотического чувства в якобинском ключе. Это, я думаю, привлекало меня к ней. Но если она поворачивается к интернационализму, к пораженчеству, идет на службу к немецкой философии, то она становится мне абсолютно безразличной, даже мерзкой и я готов присоединяться к любой партии, лишь бы только она соответствовал моим стремлениям.

Затем, вернувшись к волновавшему меня вопросу, я спросил у него, знал ли он историю Сюттэ; но он признался, что понял в ней не больше, чем я.

И вот, после долгих лет, я нашел одно единственное объяснение. Шпионы, на которых нам указывал Доминик, были двойными агентами; они ели из двух пар яслей. Этот способ шпионажа, естественно, самый простой и самый безопасный, так как оба хозяина, на которых работают эти агенты, просто вынуждены позволять им работать и на своих, и на чужих. Но один из них получает в двух километрах от границы, а другой в Париже. И обязательно одного из двух используют плохо и он изменяет. Кто? Тот, кому плохо платят, к кому хуже относятся. Поведение людей, разоблаченных Домиником Сюттэ, очевидно, доказывало их нечистую совесть. Кажется, что, получив наше предостережение, службы майора Л. должны были сомневаться еще больше; как раз им следовало бы хорошо уметь применять это правило «Интеллидженс Сервис»: чтобы сделать хорошего агента всегда нужен самый лучший, самый надежный, самый смелый человек.

Вербовать помощников среди гнилых биржевых людей, подозрительных предпринимателей, проституток и сводников, одним словом абстрагироваться от чести, даже для тренировки в этом ремесле — общее заблуждение, это доказано серьезными ошибками. То, что полиция вербует своих информаторов в уголовной среде, без сомнения, необходимо, но агент должен быть, и я со своей стороны этого никогда не забывал, солдатом.