Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны

Тем, кто мне возразит, что такая афера как дело в Лёррахе кажется невозможной, я отвечу, что всегда надо учитывать тот вид профессиональной деформации, которому подвергается офицер разведывательной службы. Что требуют от него его руководители? Информацию, всегда информацию! Его долг, его самолюбие, его тяга к карьерному росту способствуют тому же результату: получать информацию. Он никогда не спрашивает себя, не платит ли он за получаемые сведения чересчур дорого и не наносит ли он ущерб интересам своей страны в других областях.

Глава 11. Загадочная встреча

После того, как я пересек Леман, прошло лишь шесть дней, и я возвращался в Швейцарию. Нельзя было оставлять моих агентов без контроля. Лишь один из них написал письмо на условленный адрес, и после этого молчал. Среди тех, кто были «в разъездах» Анри и Юбер могли вернуться со дня на день, и было важно не упустить их.

Следует сказать, что я не сильно изменился. Я стал отращивать усы и многочисленные волосы, безобразные на вид и жесткие на ощупь, уже прикрывали мою верхнюю губу как маленькая щетка цвета соли и перца.

На мне был прекрасный новый костюм, сшитый всего за два дня и одну ночь портным, которого всегда привлекали к подобной работе господа из Разведывательной службы. Эти клиенты для портного были очень важны, поскольку он считал, что они способны защитить его на тот случай, если бы после нового медосмотра были пересмотрены предыдущие заключения военно-медицинской призывной комиссии.

Над головой у меня, в багажной сетке, с важным видом блистал чемодан из рыжей кожи.

И потом, не в последнюю очередь, у меня был совершенно новый паспорт, выданный префектурой Золотого Берега на имя господина Луи Тибо, коммерческого представителя. Почтенная фирма, дом Рюмоне, бургундские вина в бочках и бутылках, отправила меня в командировку по Швейцарии и востоку Франции, у меня были портфель заказов, прейскуранты, проспекты, брошюры любых видов. Я временно был освобожден от военной службы из-за нервного шока и главный комендант округа…. выдал мне все необходимые бумаги, не считая солдатской книжки, которую я несколько дней подвергал различным манипуляциям, чтобы она выглядела как можно более потертой и измазанной.

От Валлорба к Лозанне окружающая местность опускалась ровными скатами на пятьсот метров, и поезд скользил по высоким плато Юры вдоль бассейна Лемана, одного из самых красивых швейцарских озер и единственного, голубая вода которого соединяется с озерами с южных склонов Альп. Однако оно не выражало того романтизма и изысканной страсти, со всей яркой эпичностью и возвышенными страданиями, достойными музыки Верди или Маскарди, как это свойственно озерам Ломбардии. Оно скорее напоминало мелодию пастушеской флейты, изысканную музыкальную фразу в духе Клода Дебюсси, с его чистотой, прозрачностью и свежестью звуков, следовавших один после другого, подобно звуку жемчужин, падающих с порвавшегося ожерелья.

Почему воспоминания об этом утре и сегодня так свежи в моей памяти? По правде сказать, у меня не было никакого повода для восторга; ход войны оставался неопределенным и приносил нам больше неудач, чем успехов, и ничего не предвещало еще ни ее окончания, ни близкой победы.

Но не было ли это время, несмотря на все несчастья и страдания, какими-то «каникулами» для «больших мальчишек», кем мы и были? Это время подарило нам множество приключений, и оно сохранилось в нашей памяти намного ярче, чем все материальные трудности нашего существования, без чего нам пришлось бы самих себя обвинить в равнодушии, так как мы никак не могли изменить ход событий. Но жизнь приобрела определенную простоту, и нам ничего другого не оставалось, как подчиняться.

И сияние солнца, уже не такого жгучего, на фоне огромного голубого неба как бы разливало ощущение веселья в воздухе, которым мы дышали, что еще больше вдохновляло душу, так быстро наполняя ее радостью, и изгоняя из нее тоску без всякой видимой причины.

Ничто в этой мирной картине не напоминало о войне. Совсем как новая игрушка, с чистыми подушками, с начищенными до блеска медными частями, с блестящими стеклами, швейцарский вагон, по воле машины, дыхания которой я совсем не слышал, без толчков и сотрясений катился по долине, становившейся все более и более широкой.

Я сидел один в своем углу, повернувшись спиной к паровозу, чтобы избегать мелких кусочков угля, вылетавших из его трубы, и наблюдал за проносившимся за окном пейзажем, вдыхая полной грудью этот насыщенный кислородом воздух, этот влажный запах осенних лесов.

Но вдруг какой-то звук вывел меня из этого задумчивого состояния. Дверь в купе открылась и вновь закрылась. Это вошла пассажирка, которую я не видел ни в Понтарлье, ни в Валлорбе; я наверняка заметил бы ее слегка развязный вид и немного кричащий, бросающийся в глаза туалет. Она подошла к окну и, не удостоив меня взглядом, вначале поставила свой чемодан на банкетку напротив меня, а затем безуспешно попыталась закинуть его на багажную сетку.