Приключения Гекльберри Финна (пер. Ильина)

Но нам же не обед требовался. Нам требовался всего-навсего пирог, поэтому мы отрезали от лестницы кусочек, а все остальное выбросили. Печь пироги в тазу мы все-таки не решились, боялись, что он прогорит; однако у дяди имелась превосходная медная грелка из тех, которые углями на ночь наполняют, он ею очень дорожил, потому что грелка эта вместе с ее длиннющей деревянной ручкой принадлежала одному его предку, приплывшему сюда из Англии на «Мэйфлауэре» или другом каком корабле с Вильгельмом Завоевателем; старик хранил ее на чердаке среди старых котлов и прочих ценных вещей — ценных не потому, что они обладали какой-нибудь ценностью, что нет, то нет, но потому, что были реликвиями, понимаете? Ну вот, мы тишком уволокли ее в лес и в ней-то наши пироги и пекли — первые у нас не получились, опыта не хватало, зато последний удался на славу. Мы обмазали грелку тестом, изнутри, поставили на угли, положили внутрь лестницу и ее тоже тестом обмазали, накрыли крышкой, а сверху еще горячих углей навалили и отошли футов на пять — на всю длину ручки, — постояли в прохладе и покое, и через пятнадцать минут испекся у нас пирог, на который приятно было смотреть. Другое дело, что тому, кто его съесть захотел бы, неплохо было запастись парой бочек с зубочистками, потому как, жевал бы он нашу веревочную лестницу, пока его судороги не скрутили бы, уж я-то знаю о чем говорю, да и животом он потом маялся бы очень долго, не скоро бы его снова за стол потянуло.

Когда мы укладывали ведьмин пирог в кастрюльку Джима, Нат в нашу сторону не смотрел, так что мы под пирог еще и три жестяных тарелки пристроили; теперь у Джима имелось все, что нужно, и он, едва Нат ушел из хибарки, разломал пирог, засунул лестницу под свой соломенный тюфяк, нацарапал на тарелке пару загогулин и выбросил ее в окно.

Глава XXXVIII «Здесь лопнуло сердце невольника»

Да, а вот перья изготовлять и пилу тоже — это оказалось той еще работенкой, — впрочем, Джим сказал, что труднее всего ему будет на стенке писать. Узник же должен надпись на стенке оставить. Но Том ему твердо заявил: надо и все тут; не было еще в истории случая, чтобы государственный преступник не оставил на стенке горестной надписи и щита своего, герба то есть, не изобразил.

— Возьмите хоть леди Джейн Грей, — говорит, — или Гилфорда Дадли, или старика Нортумберленда! Оно, конечно, Гек, работа это тяжелая, ну да что ж тут поделаешь? От нее не отвертишься. Джим просто обязан и надпись оставить, и щит начертать. Все так делают.

Джим и говорит:

— Так ведь, марса Том, нет же у меня никакого щита. Мне кроме рубашки вот этой поношенной прикрыться совсем нечем, а на ней я должен дневник вести.

— Ты не понял, Джим, я совсем о другом щите говорю.

— Ну, — возражаю я, — Джим, вообще-то, прав, нет у него ни того щита, ни этого.

— А то я без тебя этого не знаю, — отвечает Том. — Но не волнуйся, когда мы отсюда уйдем, щит, который герб, у него уже будет, потому что все следует делать по правилам, чтобы в историю он у нас с тобой вошел, как безупречный образец для подражания.

И пока мы с Джимом точили перья об куски кирпича, — Джим с обрубком подсвечника мучился, а я с оловянной ложкой, — Том придумывал этот самый герб. И наконец, сказал, что напридумывал их много и все хорошие, но сам он остановился бы на одном. И говорит:

— Значит так, на щитке герба будет у нас золотой пояс с багровым крестом на перевязи, а под ним справа внизу собака лежащая отдыхающая и под лапой ее цепь зубчатая — это рабство, а в верхней части — шеврон зеленый и тоже зубчатый и на лазурном поле три линии с полусферическими дольками на концах, а посередке полоса зазубренная с остриями вздыбленными; навершие — негр бегущий, чернедью, с узелком на плече, привязанным к перевязи вправо, и парой красных столбцов, это, значит, его освободители, то есть мы с тобой; ну а внизу девиз: «Maggiore fretta, minore otto» — я его в книжке одной вычитал, означает «Поспешай без торопливости».

— Девиз хороший, — говорю я. — А вот остальное-то все чего значит?

— Знаешь, — отвечает он, — об этом нам толковать некогда. Нам надо дело делать, да поскорее сматываться отсюда.

— Ладно, не все, так хоть что-то, — говорю. — Перевязь, например, это что такое?

— Перевязь, она перевязь и есть — тебе-то зачем это знать? Дойдет до нее черед, я покажу Джиму, как ее изобразить.

— Черт, Том, — говорю я, — тебе что, объяснить трудно? А полоса зазубренная — это что?

— А этого я и сам не знаю. Но только без нее — никак. Она у всех дворян имеется.

Вот и всегда он так. Не захочет чего-нибудь объяснять, так нипочем не станет. Хоть неделю к нему приставай, ничего не добьешься.

Ладно, насчет герба дело было решено, и Том принялся за последнюю часть работы — за сочинение скорбной надписи на стене, сказал, раз все их вырезали, значит и Джиму придется. Придумал он их не одну, записал все на бумажке и нам прочитал: