Приключения юнкора Игрека

—Твои художества?— и показал на скелет у доски.

Я обмер: на скелете, еще недавно элегантно пустотелом, сейчас почему-то красовалась футболка, проданная мною вчера Кате Суровцевой. Что за наваждение! Я подошел поближе. Она самая. Просто невероятно. Вот это уж точно новинка сезона!..

—Так твоя или нет?— ледяным голосом повторил вопрос Леопард Самсонович.— Или, может, тоже собаку приглашать будем — так вы, кажется, с Самохваловым предлагали поступить?— В голосе директора звенела нескрываемая насмешка.

Я молчал, силясь сообразить, что все это значит.

—Подойдите поближе, Алла Сергеевна,— пригласил директор маму.— Ваш сын явно нуждается в подсказке. Не соблаговолите ли глянуть на эту вот занятную композицию и пролить свет на, наше, так сказать, любопытство? Его это все-таки доспехи, или не его?

Мама закрыла лицо руками и мне стало ее ужасно жалко. Ну почему, почему ей должно быть стыдно за меня?! Разве я в чем-то виноват? Разве это справедливо? Все кричало во мне от обиды, но... Но футболка-то была моя, и вся школа прекрасно знала это. Не сам ли я лишь позавчера — не хуже этого чучела — торчал в вестибюле как какая-нибудь телеграфная тумба? Молчать дальше было просто глупо.

—Моя футболка,— глухо выронил я.

—Так-с!— обрадовался, директор.— Кажется, налицо прогресс!.. Похвальное признание! Итак, попробуем продвинуться дальше. Скажи-ка нам, Володя, ты не мечтаешь стать модельером?

—Модельером?— опешил я.— Зачем?

—Вот и мы спрашиваем — зачем?..— подхватил Леопард Самсонович.— Зачем нарядил ты в свою футболку этот, с позволения сказать, манекен? Гляди, что сделал ты и с милейшей учительницей. Ох, нельзя так глумиться над педагогом – источником знаний.

Бедная мама! Шагнув к парте с пузырьком, она судорожно схватила его и отхлебнула глоток.

—Водичкой... Водичкой запейте! — участливо подвинула стакан Наталья Умаровна.— Валерьянку нельзя без водички, это вам не дыня.

Леопард Самсонович подтолкнул меня к чучелу, образованному из скелета и футболки.

—Снимай давай.

—Вот еще!— дернулся я.— Пусть снимает, кто это и сделал. Я-то тут при чем?

Извини, брат!— воскликнул давно потерявший терпение Мантюш-Бабайкин.— Мне это все уже порядком надоело. Неужели ты думаешь, что в школе, где две тысячи таких вот как ты гавриков, мне и заниматься больше нечем, кроме как твоей футболкой. Снимай давай, а потом, расскажешь, зачем затеял весь этот маскарад.

Не буду снимать,— пробурчал я.— Говорю же — не знаю, кто это сделал.

Директор сел на парту и перевел взгляд на маму.

—Поздравляю вас, Алла Сергеевна!— усмехнулся он.— Отличный подарок приготовил ваш сын к Восьмому марта и вам, и Наталье Умаровне. Поздравляю!

Мама комкала в руках платок, готовясь заплакать.

—Володь!..— всхлипнула она.— Ты скажи... Правду скажи... Нельзя же так. Стыдно…

—Ничего ему не стыдно!— отрубил Леопард Самсонович.— Он достал из кармана складной нож и взвел его.

—В последний раз спрашиваю — будешь снимать или нет.

Я не двигался с места.

—Тогда сниму я сам,— сказал он, и, шагнув к манекену, взрезал футболку и передал ее ошметки маме:

—Извините, что пришлось так. Вы сами видели, что нормальным способом снять ее было невозможно — надета, что называется, на века.

Он пошел было из класса, но обернулся у самых дверей.

—Своей властью освобождаю Балтабаева-младшего от уроков. До тех пор, пока ко мне не придет Балтабаев-старший. Кстати, если не ошибаюсь, он у нас — член родительского комитета. Вот и хорошо. Есть повод для серьезного разговора. Уважаемый, Гафур Рахимовнч — большой человек, я это знаю. Видимо, за высокими делами и упустил, что в собственной, так сказать, отрасли происходит. Вот вместе и потолкуем.

— Вы ему в дневник запишите,— посоветовала Наталья Умаровна.— И пускай отец распишется.

—Мать скажет, если он забудет.

—Вот еще!— вспыхнула мама.— Его вина — пусть сам отцу и говорит. Буду я за него отдуваться! Давай-ка сюда дневник!..— и, схватив мой туго набитый портфель, она перевернула его вверх дном, чтобы не утруждать себя долгими поисками дневника, и резко встряхнула. На стол посыпались учебники, тетрадки, карандаши, готовальня.

Последней шмякнулся из портфеля... бутылка коньяка, которую мы с Борькой схоронили на самое дно, чтобы решить ее судьбу на совете класса. И в звенящей тишине кабинета она предательски покатилась к краю стола. Я метнулся и подхватил ее у самого края пропасти.

— Ты что, Володя?— спросила мама, каким-то чужим, странно подурневшим голосом.

—Как это что? Разобьется ведь,— объяснил я.

—Вот-вот!— воскликнул Леопард Самсонович.— Все к одному. Вот и десятая! И — полненькая... Не нахожу слов, Алла Сергеевна!

Оглядев бутылку, директор развел руками:

— Все верно. Точно такая же… Одна партия... Балтабаев, ты что хотел с ней делать в школе?

Закопать,— вздохнул я.— В смысле — дома, а не в школе. На три года... А в школе — обсудить... Сообща...

Ясно.... Ясно,— ухмыльнулся Леопард Самсонович.— Решили и десятую... поставить на обсуждение? А девять предыдущих вы уже обсудили? И это — несмотря на мое субботнее предупреждение? И сколько же вас входит в этот ваш совет? Трое небось?