Дядя Сидор Щипахин с тоской оглядел пустынный двор и, махнув рукой, полетел наверх. Вскоре он спустил вниз первую тележку, доверху груженную всякой всячиной, и спешно подкатил ее к борту машины. Наверх полетели диковинные сокровища нашего соседа — закопченный самовар, дырявая паранджа, кумган с отбитым носиком, четыре разноцветных абажура...
Лишь когда гора хлама, наполнив кузов, показала наконец свою макушку, дядя Сидор Щипахин успокоился. Уставший и порядком вспотевший, дядя Сидор был бледен. Загнав тележку в подъезд, он взобрался в кабину и водитель запустил мотор.
Бедняга Пирамидон, мирно вертевшийся близ машины, жалобно заскулил и, поджав хвост, стремглав ринулся от зарычавшего хищника и в испуге забился под теннисный стол. Автомобиль, победно помахивая дымом, как хвостом, выкатил со двора и исчез вместе с собственным грозным рыком. Только тут мы дали волю смеху. Побросав ракетки на стол, мы и сами плюхнулись на него, не в силах устоять на ногах от душившего нас веселья.
—Пред... Пред... ставляешь... что сей... сейчас б...будет?— хохотал Борька...— А он... А он им: а к... как же объявление?.. Ой, не могу...
Было ясно, что не пройдет и часа, как злой дядя Сидор Щипахин пригонит громилу КамАЗ со своим грузом обратно. Но прошел час, и веселье наше сменилось удивлением. Дядя Сидор не возвращался. Его не было и до той секунды, оставаться после которой дома означало неминуемое опоздание. Сгорая от неудовлетворенного любопытства, мы поспешили в школу, так и не дождавшись благодетеля киностудии, отправившегося туда с тремя тоннами отборного реквизита...
Насилу дождавшись звонка с последнего урока, мы побежали домой. На балконе дяди Сидора Щипахина горел свет, и мы поняли, что он все-таки вернулся. На скамейке, как обычно, сидели верные ангелы-хранители двора — старушки, цепко ощупывая взглядом каждого, кто проходил мимо них. Их мастерское, отшлифованное годами терпеливой работы над собой умение — мгновенно распознавать не только чужака, но даже настроение и намерения коренного населения, аборигенов дома — вполне могло бы заинтересовать «Аэрофлот», а может быть — и министерство обороны. Я уверен, что для наших скамейковых бабусь самое плевое дело — невооруженным взглядом узреть, что покоится в багажнике подрулившего автомобиля. а что — в голове у суетливо входящего в подъезд незнакомца.
Мы подошли к их наблюдательному посту с удобной спинкой, и я спросил:
—КамАЗ приезжал?
Ответ отличался от ответа в любом справочном бюро лишь тем, что за него не надо было платить.
—Утречком был,— услышали мы.— А как уехал, так больше и не возвертался.
—А дядя Сидор?
У себя отдыхает. Совсем больной вернулся, совсем больно-ой...— запричитали бабуси.— Что с человеком сделали! А здоровый ведь был мущина...
Больной? — переспросил я. — А откуда вы знаете?
А он будто пьяный пришел — все ноги у него заплетались. И бурчал про себя что-то такое интересное.
— Что бурчал?— продолжал допытываться я у караульных любителей.
—Убили,— говорит он,— меня. Без ножичка зарезали. Ограбили и всего добра лишили...— За сердце он держался. Видно, заболел человек, худо ему. А что случилось — ктой знаеть...
Отойдя в сторону, я предложил Борьке:
—Давай заглянем к нему.
Не пустит,— покачал головой Борька.— Мы же утром грузить отказались.
Пустит!— уверенно сказал я.— Принесем что-нибудь — и пустит.
Сейчас придумаем,— сказал я.— Пошли скорей... Встречаемся у меня в подвале.
Но напрасно я думал, что легко будет в нашем подвале сыскать что-нибудь интересное для такой Жар-птицы как дядя Сидор Щипахин. Переезжая из Катта-Каравана, мы оставили там всю рухлядь.
—Может, у меня посмотрим?— предложил Борька, и мы юркнули в лаз.
Ого! Борька явно не знал, какие сокровища таит их подвал. Тут в беспорядке громоздились старые утюги, грелка, чемоданы и даже трехколесный велосипед, на котором Борька катался, когда еще ходил в детский сад! Этот велосипед, а также утюг без шнура и грелку без пробки мы и прихватили с собой.
Входя в подъезд дяди Сидора, мы заметали, что объявление сорвано, болтались одни лохмотья.
—Вишь, как разделался с ним!— кивнул Борька...
Мы позвонили. Щипахин загремел цепочкой и открыл дверь. Голова его была перевязана мокрым полотенцем, а глаза воспалены. Щипахин болезненно поморщился:
—Чем обязан? Кажись, просил больше ко мне не заходить.
Мы показали велосипед, утюг и грелку.
— Вот — думали, может, вам пригодится,— сказал Борька.— Вещи хорошие.
— Продаете, что ли?— насторожился Щипахин.
Ну что вы! Так принесли. Зачем, думаем, хорошим вещам пропадать.
Ну, тогда проходите!— повеселел дядя Сидор, и мы опустили в щель турникета заранее заготовленные пятаки. Из-за плотно прикрытой двери спальни доносились чьи-то возбужденные голоса.
Там у меня ребята балуют,— сказал дядя Сидор.— Ну-ка, что у вас?— и стал осматривать принесенные нами вещи, а мы получили возможность оглядеться.
Комната, что и говорить, сильно опустела, недосчитывала многих вещей из тех, что видели мы здесь, когда пришли впервые. Было ясно, что КамАЗ не вернулся.
—А где все остальное?— участливо спросил я.