Скиндиа, безмолвный свидетель этой сцены, по-видимому, настолько же, как и Сугрива, был недоволен появлением чужестранца. Однако он не ворчал, но ограничился только тем, что невежливо повернулся к нему тылом. Вдруг маленькому Раме пришла в голову внезапная фантазия.
— Мама! Я хочу, чтобы ты приказала снять мой портрет, вместе со Скиндией!
Сита пыталась уговорить его, но пришлось уступить настояниям ребенка. Рама стоя поместился на шее Скиндии, держась за его поднятый вверх хобот, как царь за скипетр. Немец навел на них аппарат. Но, как и все фотографы, воображая себя великими художником, он вздумал давать Скиндии советы, какое принять положение. Слон допустил сначала поставить себя прямо лицом к аппарату, потом поставили его в профиль, вслед за тем на три четверти; это надоедало слону, и он поглядел на немца взглядом, не предвещавшим ничего доброго. Скиндиа был нервный и дрожал от досады. Рама, гордясь, что стоит на такой высоте, так как Скиндиа был ростом около восемнадцати футов, громко распевал песенку, в которой восхвалял себя и в особенности Скиндию.
Наконец немец окончательно решился снять Скиндию в профиль, а Раму прямо против аппарата и выкрикнул обычную фразу: «Не шевелитесь». Спустя минуту он вынул пластинку. В то время когда немец показывал восхищенному Раме это изображение, подошедший Скиндиа тоже захотел увидеть свое изображение, но немец почему-то не счел нужным удовлетворить желание слона. Тогда мстительный Скиндиа, отправившись к фонтану, набрал полный хобот воды и, вернувшись, окатил водою фотографа с головы до ног. Рама восторженно расхохотался, увидев такую славную шутку своего толстого друга, а Сита, чтобы утешить немца, поспешно приказала дать ему немедленно сухую одежду и две тысячи рупий; не ограничившись этим, она строго выговаривала Скиндие за его непозволительную шутку, что не мешало слону быть в восторге от своего поступка. Сугрива, медленно покачав головою, сказал:
— Государыня! Скиндиа никогда и никому не делает зла, и он — большой физиономист. Если лицо этого чужестранца ему не нравится, на это у него, несомненно, имеются важные основания. Дай бог, чтобы нам не пришлось раскаиваться, приняв к себе этого немца! Впрочем, будем ждать возвращения магараджи.
Спустя пять дней Коркоран возвратился и, войдя во дворец, обнял Ситу и сына. Маленький Рама, по своему обыкновению, вскарабкался по ноге отца на пояс его, а оттуда, упершись ногой, взобрался на шею отца и оттуда, как с трона, гордо оглядывал присутствующих.
— Папа, ты видел мой портрет? — спросил ребенок отца.
— Какой портрет? — с изумлением ответил Коркоран.
— Портрет мамы вместе со мною, а также мой и Скиндии!
— А где же этот живописец?
— Дорогой государь! — ответила Сита. — Это чужестранец, явившийся во время твоего отсутствия, он предложил нам свои услуги.
Магараджа, слегка нахмурив брови, сказал:
— Пусть приведут его сюда… Что касается тебя, моя дорогая и прелестная Сита, ты не можешь поступить сколько-нибудь дурно, ты всегда добра и приветлива; но твоя чистая душа не верит во зло и тебя легко ввести в заблуждение и обмануть…
В эту минуту вошел немец. Его синие очки, скрывавшие лицо, сразу не понравились Коркорану.
— Кто вы такой?
Немец, снова повторив все, что он говорил Сите, добавил: «знаменитый, славный магараджа»…
— Хорошо! Хорошо, — нетерпеливо прервал его Коркоран. — Я вперед знаю, что говорят государям, когда стоят перед ними, и еще лучше знаю, что говорят, когда повернут им спину… Почему вы говорите по-немецки с легким английским акцентом?
— Моя мать была англичанкой, да и я сам провел половину своей жизни в Англии. Меня хорошо знают братья Шлагинтвайны, путешествующие в настоящее время в Гималайских горах; меня знают также знаменитый Гумбольдт и доктор Фогель из Берлина…
— И вы можете это доказать? — прервал его Коркоран.
— Да, государь! У меня даже было рекомендательное письмо Гумбольдта к вашему величеству, но я его утерял во время кораблекрушения вместе со многими драгоценными книгами и бумагами, и у меня сохранилось только письмо сэра Самуила Баровлинсона из Лондона, который любезно дал мне рекомендательное письмо к вашему величеству.
— Да, я хорошо знаю сэра Самуила! — улыбаясь, сказал Коркоран. — Хотя его рекомендательные письма мне никакой пользы не принесли, я все-таки исполню его просьбу… Покажите это письмо?
Взяв письмо, он внимательно прочел его. Действительно, сэр Самуил Баровлинсон горячо рекомендовал своего протеже и называл его одним из знаменитых ученых Европы, или, по крайней мере, таким, который вскоре таковым ученым окажется. Прочтя письмо, Коркоран сказал: