Приключения капитана Кузнецова

За марью с цветастыми луговинками потянулись кусты черемухи и уже пылящей белыми пушинками кудреватой ракиты. Вспомнился мой город, где дома и улицы в июне покрываются слоем такого же пуха от «цветущих» тополей. Две недели, кружась в воздухе, пушинки надоедливо лезут в рот, застилают глаза, преследуют горожан в магазинах, в столовых, в автобусах и трамваях; словно назойливые мухи, через форточки врываются в квартиры, теплым снегом покрывают одежду и обувь. Очищая брюки и гимнастерку от пуха, каждый день я вспоминал работников горзеленхоза недобрым словом за такое озеленение улиц и парков. Ведь, кроме женских пылящих тополей, есть мужские, не дающие пуха. Так почему же не выращивать мужские особи этих красивых и неприхотливых растений? Ведь те и другие размножаются черенками. Но здесь, вдали от города, такие же пушинки показались милыми и родными. Они кружились веселым хороводом над зеленым ковром овсяницы, мятлика и щучки, нежно касались желтоглазых цветов сибирской астры, садились на фиолетово-розовые цветы «кукушкиных сапожек», щекотали лицо, плясали перед глазами.

И вот черемушник закончился. Словно на прощанье колючими ветвями ткнулась в лицо упрямая боярка, и я попал в объятья спрятавшего небо и солнце густого и высокого пихтача. Цветы, пушинки остались позади. Из лесной полутьмы дохнуло холодной шахтной сыростью, будто за две минуты я перенесся куда-то за тысячи километров — в холодную и темную страну древесных великанов. Чтобы привыкнуть к перемене, сажусь на полусгнившую влажную колодину и до боли в ушах вслушиваюсь в немую тишину. Ни звуков, ни признака жизни… Только у ног, словно выцветшие в полутьме бледно-рыжие муравьи, подтянув свои брюшки, куда-то торопятся, неся с собою то крылышко жука, то белую куколку — будущего собрата, то неизвестно зачем понадобившуюся сухую былинку.

Вверху подул легкий ветерок, ветви пихт вздрогнули, и лес проснулся… Со всех сторон послышалась спокойная, убаюкивающая, чудесная лесная песня. «Отдохни»… — шептали ветви слева. «Усни… Усни»… — подпевали справа. «Приляг… Полежи»… — еле слышно гудели обросшие лишайником стволы таежных старожилов.

И хочется послушаться доброго совета гостеприимных хозяев, прилечь на бурый ковер из еще не сгнившей хвои, отдохнуть, повспоминать, подумать. Но мокрая от пота гимнастерка липким холодом обжигает спину, и я, не спеша, пробираюсь через чащу на редколесье, к солнцу. Здесь встречают улыбающиеся незабудки, из— под ног во все стороны прыгают кобылки, в ушах звенит стрекотанье кузнечиков.

Вот она какая… Цветастая и душистая, жаркая и прохладная, немая и поющая, приветливая и грозная, гостеприимная и суровая, гористая и равнинная, болотистая и суходольная, скупая и богатая сибирская тайга!..

Наконец я на вершине большой базальтовой скалы, высота которой не менее ста метров.

Позади остался крутой, покрытый редколесьем склон, а впереди у самого обрыва — огромный полумесяц голубой глади озера. Бросаю вниз камень, за ним другой… Они гулко застучали по выступам, потом стук стал тише и, наконец, совсем заглох, словно камни повисли в воздухе, не коснувшись озерной глади.

К востоку справа, испещренный грязно-зелеными пятнами «накипных» лишайников, громоздился самый высокий, совсем недоступный утес-исполин, скрывавший от глаз гряду своих восточных соседей. Рядом с ним — похожая на беседку, по-видимому, легко доступная, седловина. Скалы слева спускались все ниже, а километра за три от того места, где я стоял, совсем прятались в зарослях сосны. Лишь хорошо видный противоположный северный берег — отлогий и ровный. От самой воды он зарос широкой каймой рогоза, за которой вдоль озера тянулась полоса густого леса, отделившая озеро от бесконечной болотистой равнины.

Мне захотелось осмотреть озеро с высоких скал, и я направился к заманчивой седловине. Опять заныла нога, и пришлось выбирать места поровнее, посильнее упираться на неразлучную палку. Но выступы базальта то и дело преграждали путь, и я то преодолевал их на четвереньках, то обходил стороной, что отнимало много времени и сил.

Не успел подойти к седловине, как с высокого утеса взвились в воздух один, потом другой крупные темно-бурые с белыми пестринками орлы. Они начали делать широкие круги над головой, опускаясь все ниже и ниже, уменьшая диаметр круга с каждым заходом. По широким закругленным крыльям, размах которых достигал полутора метров, по длинному с поперечными полосами хвосту и золотисто-рыжей длинной шее я узнал орлов-беркутов. Вот они опустились так, что можно отличить отдельные перья на крыльях и длинные черные изогнутые когти на мощных желтых пальцах… Левый глаз каждого обращен в мою сторону, и в этой темно— коричневой с серым ободком бусинке чувствуется спокойная деловитость, хозяйская уверенность, гордость и превосходство.